Дом Уильяма Конорса — большой особняк прямо в центре Лондона. Роскошь, достаток, мраморные поверхности, ковры ручной работы, золото и хрусталь. Дом Уильяма — гребаный мемориал для Эвелины Конорс, в девичестве Олридж. Здесь все остается так, как было при жизни хозяйки, здесь ничего не сдвинулось с места, тут все заспиртовано, законсервировано, убрано в банку с формалином и на дальнюю пыльную полку.
читать дальшеСам Уильям Конорс планомерно напивается в зеленой гостиной — кожаный диван, ковер изумрудного цвета, изящные нефритовые статуэтки и коньяк приличной выдержки. Уильям Конорс потонул в мареве алкогольных паров, сейчас он, наверное, по-своему счастлив — в пьяном бреду они с Эвелиной гуляют по парку, держатся за руку, облако ее золотистых волос, улыбка на ее тонких губах.
Эван стоит перед большим зеркалом в полутемной спальне. Дверь приоткрыта ровно так, чтобы можно было разглядеть хозяина особняка в отражающей поверхности. Впрочем, парень сосредоточен на другом. Он рассматривая свое отражение так, словно на самом деле пытается увидеть что-то большее под тем, что называет своим телом.
Тело кажется обычным: худощавое, подтянутое, бледная кожа да россыпь веснушек на плечах, ничего особенного. Гораздо больше удивительного в лице. Вытянутый овал, взъерошенные светлые волосы, кудрявые, запутанные, выполняющие роль нимба на грешной земле. И глаза. Голубые, вечно удивленные, большие и ресницы как перья воробушка.
Глаза Эвелины Конорс, в девичестве Олридж. И руки с длинными пальцами, и бледная кожа, и раздражающие веснушки — тоже ее. Даже не Эвана, а Эвы. По крайней мере, так думает Уильям. По крайней мере, он второй год пытается заставить так думать Эвана. Эван едва удерживается, чтоб не засадить в зеркало кулаком. Влюбиться в Вильяма Конорса, вдовца, только-только потерявшего любимую жену, было самоубийством.
Для этого мужчины больше не существовало никого: ни других женщин, ни мужчин, ни сочувствующих родственников. Только особняк, где все заспиртовано: наряды из шелка и атласа, среди которых подвенечное платье, косметика в верхнем ящике трюмо, забытая ручка на тумбочке, сброшенные у порога туфли и даже запах духов. Зависший, заспиртованный.
От Эвана не требовалось многого: только приходить, садиться в красной гостиной, читать книги, плевать в потолок, изображать присутствие Эвы. Поначалу это казалось необходимой помощью, действием, направленным на преодоление чужой скорби. Чуть позже это стало навязчивым выражением чужой воли. Уильям хотел, чтобы Эван был Эвой. Эван хотел быть с Уильямом, а становиться Эвой он не хотел.
Но сегодня в красной гостиной случилось не то, что Эван ожидал и даже не то, что он мог вынести. Уильям, кажется, был в хорошем расположении духа: еще более учтивый и вежливый, чем обычно. Это показалось его гостю хорошим знаком. Потом хозяин дома предложил выпить, а спустя два бокала вина Эван уже настойчиво пытаться поцеловать вдовца.
Его отстранили резко и грубо — Уильям словно обезумел. Разъяренный, чуть дрожащий от настоящего гнева, он казался необычайно красивым — ни дать ни взять Арес, бог войны. А потом за хозяином дома хлопнула дверь зеленой гостиной. Когда Эван все-таки решился заглянуть в ту комнату, Уильям уже пил коньяк и, кажется, не обращал внимания совсем ни на что.
Парень ушел в соседнюю комнату, оказавшейся гардеробной Эвы, осел на пол, прижав колени к груди и обхватив их руками. В груди что-то сгорало и болезненно ныло — наверное, двухлетние надежды, которые не дано было оправдаться. Уильям — замечательный друг, товарищ и компаньон, прекрасен во всем, кроме любви, которая стала одержимостью.
Он зависим от смерти Эвелины настолько, что та заменила ему жизнь. Эван растирает по лицу злые слезы, которые тут же сменяются слезами вины. Он не должен был соглашаться тогда, он не должен был смотреть в эти янтарные глаза и даже допускать мысль о том, что может хотя бы так понравиться Уильяму.
Эван думает, что все зашло слишком далеко на этот раз. Эван думает, что ему не следовало даже появляться в этом мемориале, ведь еще тогда все было понятно. Муж погибшей кузины никогда не разглядит в нем хоть кого-то кроме аляповатой копии жены. А значит, нужно избавить Уильяма от этого призрака прошлого и точка.
Парень хватает ножницы, оставленные, видимо, еще Эвой на пуфике и яростно кромсает свои волосы. Отрезанные пряди лежат тусклым поблекшим золотой. Шевелюры не жалко, жалко Уильяма, который сейчас сходит с ума в лесных зеленых объятиях гостиной. Жалко себя немного, за то что сглупил и теперь так больно. Жалко и Эвелину, но ее жалко уже так давно, что хочется пристыдить при встрече: ну чего ты умерла, дурочка, видишь как ему плохо теперь?
Чувство вины настолько сильное, что хочется вывалить всю груду одежду из шкафов в гардеробной, искромсать ножницами все эти платья и блузки, которые больше похожи на произведения искусства. Выбросить всю косметику или раздарить прислуге, зажить новой жизнью, наконец. Эван трясет головой, отмахиваясь от наваждения. Это должно быть решением Вильяма и больше ничьим. Эван возвращается в красную гостиную, надевает пальто, последний раз смотрит на портрет кузины на стене и уходит, чтобы больше не вернуться.
@темы:
текст,
ориджинал,
писанина