Искренне

Я расскажу тебе про молочные звезды, про беловатый серпик луны,
Я расскажу все, пока не поздно, сделаю так, как считаю, должны.
Помогу разобраться в отсылках, полутонах, в дрожащем уродливом почерке,
Расскажу обо всем, о твоих глазах, о руках, о любом своём росчерке.
И пусть ты решишь, что это неважно, что все будет так же день ото дня,
Я-то знаю, что как-то, однажды, все же придётся лишь помнить меня.
Уж прости, так придумана злая шутка, что не смогу отыскать пути назад,
Вышла, казалось бы, на минутку, а нашла прямую дорожку в ад.
Уж не знаю, как там, в геенне огненной, где будет душа, где грешки мои,
Но знаешь, для того, чтобы помнили, стоит пуститься во все тяжкие.

---

Запертый Дом. Глава 1

Глава 1

Рунгерд сидит напротив на старом, расшатанном стуле и пожирает меня взглядом. Я не могу долго смотреть в ее глаза, потому что они напоминают мне о том, что я хотел бы забыть. И я почти сделал это, выжег воспоминания в памяти других людей, уничтожил все доказательства, но проклятая зеленая радужка не дает стереть произошедшее окончательно. Иногда я думаю о том, чтобы вынуть эти изумрудные глаза ложкой, как это сделал один из моих знакомых. Но только вздыхаю, понимая, что причиной таким размышлениям – недосыпание и постоянная тревога за успех лечение девчонки. Как бы я не ненавидел эту историю, мне все равно придется выслушать ее. Как бы я не хотел избавиться от прошлого, сейчас мне следует дать истлеть ему в голове последней, кто еще помнит. Зря я тогда начал все это, но теперь, по-видимому, время расплаты.

[MORE=читать дальше]]- Начнем, Рун? Рассказывай все, как есть, с самого начала. Я буду задавать вопросы, не бойся говорить, что тебе неловко, если они покажутся тебе смущающими. Все понятно?

Она кивает, все так же не сводя с меня взгляда. К нему пора привыкнуть, ровно как и к печальному выражению ее осунувшегося личика, и к странной худобе. Прости, дорогая, но я человек, а не волшебник. Я взялся сам лечить тебя, будучи уверенным, что никто не сделает этого лучше. Только тот человек, что был хоть немного близок тебе, сможет понять тебя. И вообще-то мне действительно неловко за ту историю, что приключилась со всеми нами, но виноватым я себя не считаю. Это была обычная случайность, девочка, обычные слова, которые так тебе непонятны. Мне было просто скучно и тоскливо, я искал себе развлечение… А впрочем, что перед тобой распинаться? Ты ведь даже не помнишь, как это происходило на самом деле.

- Говори.

Рунгерд вздрагивает, явно возмущенная таким отношением к своей персоне, но сделать ничего не может – ее руки заведены за спину и связаны. Я позаботился о такой предосторожности, отлично зная, что постепенно, маленькими шажками доходя до главного, я растревожу девчонку так, что она бросится на меня с кулаками. И нет, это не жестокость, хотя к моей осторожности и примешивается жажда мести. Рун опускает глаза, что-то внимательно рассматривая на полу. Думает, я не замечаю слезы, скользнувшей по ее щеке. Пожалуй, все что осталось в ней от той маленькой девочки, которую знали все мы – это гордость. За это ее стоит хотя бы уважать. Я же – опасаюсь.

- Говори, - устало повторяю я. Все мои пациенты более чем эмоциональны, и этим меня не удивишь. Но здесь – случай особый. Надо вытерпеть, прослушать до конца, пусть и хватая воздух ртом и едва удерживаясь от резких движений. Пожалуй, я и сам нуждаюсь в такой же «предосторожности», как и девчонка. Рунгерд снова опускает голову, разглядывая пол, и начинает плести нить воспоминаний.

- Стоя в толпе людей, нетерпеливо поглядывая на стрелки часов, я ожидала прибытия самолета. Он должен был привезти с собой Касуми. Я волновалась - за три года подруга, конечно, стала другой внешне, и этой перемены не передать никаким шелестением голоса в наушниках и нечетким изображением на экране компъютера. А еще, японка, несомненно, изменилась внутренне. В лучшую сторону или в худшую – мне только предстояло узнать. Поток моих мыслей прервал громкий оклик:

- Конничива*! Ой, прости. Привет!

Кто-то обнял меня, крепко и по-родному. Касуми, совсем такая, как тогда, совершенно не изменившаяся Касуми! Хрупкая, точно хрустальная, с заплетенными в косу темными волосами, прямой челкой и искристо-ярким взглядом серых глаз. Повзрослевшая, другая, но все же родная. Та, что была рядом три года назад, в те страшные дни, когда… Я тряхнула волосами, отгоняя тревожные мысли и увела подругу за собой.

Моя квартира, которую я всегда считала лишенной жизни, в тот день озарялась светом ламп и смехом, деленным на двоих. Касу стащила с узких плеч пальто, осмотрелась, и тут же начала расспрашивать:

- Как ты тут? Давно ты тут?

Наверное, разглядывая обстановку, она подметила разные мелочи, выдающие мое состояние, как, например, пепельница с несколькими окурками и открытая пачка кофе, скомканные листки, разбросанные по всей комнате и томик стихов с замятыми уголками страниц. Все это – отголоски прошедшего кошмара, брезгливо выцарапанного из памяти и помещенного в самый дальний угол сердца, как в сейф. В непробиваемую, каменую пустоту. Ключ от нее я тогда носила на груди – чувствовала необходимость в такой защите.

- Этот ключ? – переспрашиваю я, достав из ящика стола небольшую коробочку. В ней занятная вещица, серебряный кулон – ключик на длинной цепочке. Его пришлось снять, когда Рунгерд только-только поступила в больницу, как и забрать прочне острые предметы, но мне кулон показался забавным, и я решил хранить его отдельно от вещей других пациентов. Девчонка вновь смотрит на меня в упор, практически не моргая. Не доверяет. Боится. Знает, что мне доставляет удовольствие наблюдать за ней, ее реакцией, и при этом наслаждаться своей властью над Рун. Она, наверное, ненавидит меня, но рассказывает – да, это было правильно, забрать у нее все, на чем она смогла бы писать.

- Этот, - наконец выдает она.

- Можешь продолжать, - говорю я, и прячу кулон обратно, перехватывая взгляд пациентки, опустевший и злой.

- «Все нормально», - обыденно ответила ей я тогда, занятая поиском жестяной банки с ароматным чаем – кофе Касуми не пила.

- «Ты… опять?» – осторожно спросила подруга, усаживаясь за стол. Нет, не нормально, милая моя Касу, я снова схожу с ума, и теряю связь с реальностью, но сделать с этим ничего не могу. Я не хочу знать, о чем думает подруга, но примерно понимаю, что творится в ее голове.

Трехлетней давности я, в черном платье, растрепанная и с блуждающим взглядом, мечусь по сейфу. Кулаки девочки-наваждения бьют в стены, Касуми видит слезы в зеленых глазах - моих и не моих одновременно, и подрагивающие в пальцах листки блокнота. Да, все именно так и было. Тогда я не могла выдавить из себя ни слова, а подруге и остальным приходилось разгадывать меня по записям. Ключ как будто бы тяжелеет и тянет вниз. Иллюзорная цепочка натягивается, сдавливая горло, а японка произносит тихое:

- «Расскажи мне все».

И я, поставив перед своей гостьей чашку с вьющейся над ней дымкой пара, не могу удержаться от того, чтобы не излить душу перед ней.

- «Я не помню и не хочу помнить, когда это началось. Я не знаю, из-за чего. Возможно, это потому, что я слишком одинока, но я вижу спокойствие и уверенность в том, что другие называют отшельничеством. Я не выхожу из своей квартиры без особой нужды уже полгода. Я знала, что так будет с самого первого дня, как приехала сюда. Я расхаживала по комнатам, смотрела на белые стены, на мебель, в целлофановых чехлах, на коробки с моими вещами. Солнца было как будто в мае, а ведь только начинался февраль, на улице дети играли в снежки, расцветала новая жизнь в новом городе, а я уже планировала провести ее в бетонной коробке. Следующие мои дни проходили одинаково – я работала, заказывала на дом еду и пыталась уснуть. Я читала книги, но не понимала смысла, смотрела телевизор, но не могла объяснить, что вижу. Реальность утекала между пальцев, оставив мне на прощание горькие, режущие воспоминания о прошлом. Я старалась не думать. Читала книги и смотрела телевизор. А потом не могла вспомнить ни единой строчки, ни одного кадра. Я заваривала кофе. Он был соленый от слез. Я курила, читая газеты, и я вся пропахла никотином. Я гипнотизировала взглядом телефонный аппарат, словно выпрашивая у него звонок. Но он не звонил. Мне никто не звонил. Мои почтовые ящики были пусты. Мне не писали ни строки. Меня всегда хотели вычеркнуть из своей жизни, и в этот раз получилось».

- Погоди, это ты сейчас…, - от злости на девчонку, которая даже не понимает о чем говорит, у меня дрожат руки. Свет лампы скользит по лицу, искаженному сейчас гримасой гнева. Пациентку давно таким не напугать – она не уделяет много внимания тому, что происходит в реальности. Рунгерд только поводит связанными руками:

- Доктор, мне неловко.

- Хм… Продолжай.

- «Они что, забыли о тебе?»

- «Больше того, они даже не хотели обо мне вспоминать. Я мечтала о том, чтобы разучиться мыслить, навсегда перестать терзаться по ночам тем, что давно прошло. Я ненавидела просыпаться в холодном поту от ночных кошмаров. Я пила кофе, а потом все равно засыпала, прямо за рабочим столом, и в моем подсознании раненой птицей билось прошлое. Я просыпалась совершенно разбитой, и говорила себе, что так нельзя. Я заказала на дом пакет из аптеки. Пила много таблеток: успокоительное, и снотворное, и нейролептики. Я не знала о том, что возможны последствия. Я просто старалась не думать. В один мартовский день, когда из окна веяло весной, я разбирала вещи в шкафу, и вдруг поняла. От моей одежды: теплых свитеров и атласных блуз пахло больницей. Сухо и сладко. Лекарствами, слезами, хризантемами. Я вся состояла из таблеток. Эта мысль так поразила меня, что я почти механически потянулась за листком бумаги и ручкой. А потом я начала писать тексты. Наверное, это происшествие и стоит назвать точкой отсчета».

- Ты уже тогда принимала какие-то препараты?

- Тетя… Она догадывалась. Не смотря на бегство, я все равно оставалась под. ее контролем. Мне приходилось соблюдать прописанные доктором правила.

- Почему ты следовала указаним человека, которому не имела ни малейшего повода доверять?

- Хотела быть нормальной, доктор, - мило улыбается моя пациентка.

- Можем продолжать?

Мне остается только сжать зубы и кивнуть.

- Подруга сонно улыбается, помешивая ложечкой чай. Она устала после перелета в поджидающую ее, подобно, хищнику, Англию. Девушку встретил тот же ярко освещенный вокзал, на котором три года назад мы попрощались. Сегодня чужая страна вгрызлась в мозг шумом, извечным гулом проезжающих мимо машин, громкими голосами людей.Усталость сковывает тело, натяжение цепочки ослабевает, и ключ висит на груди пустой безделушкой. Я разглядываю этот кулон, а лицо подруги, выцветающее в лезущем из окон полумраке, расплывается. Японка закрывает глаза, казалось бы на секунду, и проваливается в глубокий сон.


- Это все?

- Это первый день, доктор.

- Ты уверена, что это все?

- Да.

- Да?

- Доктор, мне неловко.

- А мне казалось, что дело обстоит не совсем так, - я нахожу диктофон, и нажимаю на кнопку. Чужой голос рассыпается бисером по плотной тишине внутри кабинета.

«У Рун бывают такие ночи, когда ей совершенно не удается уснуть. В первый день была одна из них».

Пациентка силится вскочить и броситься на меня, но у нее получается лишь кричать:

- Она что, была тут? Нет, правда, была? И говорила с… Вами?

- Ты успокаиваешься и мы продолжаем, - говорю я твердо, не давая усомниться в моей решимости.

Девчонка вновь осознает, что она тут жертва, и покорно садится. Я вновь нажимаю на кнопку.

«Она подолгу лежит без движения, потом вертится, сбивая простыни в ком, а из головы, видимо, все не выходит клубок малопонятных мыслей. Подруга пытается лечь, закрыть глаза, дышать глубоко и уснуть наконец-то. Она натягивает одеяло чуть ли не до подбородка, быстро проваливаясь в дремоту, но они уже тут как тут, тянут к девушке свои руки. Они поджидают ее подобно тем страшным черным тварям, что преследовали Рун в детстве – она рассказывала мне. У монстров из прошлого была жесткая шерсть, бритвенно-острые когти и полыхающие желтым глаза. Они ужасно громко выли на разные голоса, царапались в окна и норовили пролезть в щели между половицами. Тогда еще маленькая девочка дрожала и плакала от страха по ночам, отец спал в соседней комнате, а спина его все подрагивала словно от слез, а Рунгерд молила о приходе всего одного человека. Матери. Наверное, один взмах ее руки смог бы прогнать любых тварей прочь. Наверное, она прижала бы к себе дочь, целуя мокрые щеки и позволяя перебирать жемчужное ожерелье на шее. Наверное, так бы все и было, будь она жива. Рун действительно очень любила ту женщину.

Она ложится на спину, глядя куда-то в потолок, и не видя его, а в голове все мысли, мысли, мысли… О ней, и обо мне, и о звездах, и о молоке, и о войне, и о цветных ярких лоскутах… Обо всем. Что-то внутри кричит о приближающейся опасности, убежать от которой не выйдет. «Я сдаюсь». Я думаю, это так выглядит в ее сознании, доктор. Рунгерд садится за стол, включает лампу, находит ручку и тетрадь. Пишет и пишет, вычерчивает буквы торопливо, ее мозг работает очень быстро. Рун творит, создавая персонажей, истории выдуманных жизней, и сплетает судьбы, делая это только потому, что нет больше сил держать это в голове. Паника накатывает, накрывает девушку с головой, и она тонет в ней мучительно долго, захлебываясь и прося помощи.

Я все понимаю – стою в дверном проеме, неловко цепляясь руками за косяки, готовая броситься на помощь в любую минуту. Подруга провожает меня затуманенным взглядом – Рунгерд сейчас в другом мире, потерялась в огромном лесу, и не знает, как вернуться обратно. И, если честно, не в силах как-то облегчить ее участь, и просто иду на кухню заваривать кофе – себе и ей, зная, что это безумие продлится еще несколько часов. Ставлю кружку на стол, но подруга отмахивается – нет, не сейчас, не до этого. Она пишет, а я пью нелюбимый кофе. К этим ночным посиделкам пора привыкать – я уверена, эта ночь не первая и не последняя. В глубине сердца, сбитого с ритма, снова бьется призрак пришлого. Именно в эту минуту я точно решила оставаться в Англии столько, сколько понадобится для того, чтобы вернуть прежнюю подругу.

Все нормально. Рун – такой же человек, главное, говорить ей об этом почаще и быть рядом во время приходов такого вот мучительного, ломающего кости вдохновения. Пока я здесь, ее подруга умирает каждую такую ночь, исписавшись до остатка, доведя себя до полного изнурения. Ближе к рассвету ей становится немного легче. От истерики остается только груда листков, которые Рунгерд утром уберет в стол. Она засыпает, едва коснувшись головой подушки – устала, а я читаю чужие записи.

Мне непонятно, как, как такое может быть скрыто в тихой, спокойной Рун? Ее слова – море, глубокое и безжалостное к самонадеянным путникам. Или, нет, это ветер, который врывается в комнаты, выламывая двери, и лезет куда-то в душу, грубо разрывая плоть. В каждой букве спрятано чувство, сильное до дрожи - девушка пишет своей кровью. Я листала страницы одну за другой, и думала о том, как подруга еще не сломалась. Рун спит, отвернувшись к стене, в соседней комнате мурлычет Секхет, радио тянет заунывную песенку. Я завариваю себе еще немного кофе, и вновь принимаюсь за тексты. Честно говоря, я рада, что Рунгерд никогда не говорит со мной о том, что творится в ее голове».

Девушка молчит, эта пауза кажется особенно затянувшейся, а потом добавляет:

- «Утром я сказала ей, что стоит обратиться к врачу».

Я выключаю диктофонную запись, и вижу слезы в ненавистных зеленых глазах. Едва удерживаюсь от улыбки, и преувеличенно-сочувственно хлопаю по плечу девчонки.

- Завтра продолжим.[/MORE

@темы: писанинка, Запертый Дом

---

Запертый Дом

Пролог

«Если бы строили дом счастья, самую большую комнату пришлось бы отвести под зал ожидания» Ж. Ренар.

Запертый Дом – всего лишь старая развалюха, расположенная где-то между миров. Здесь Жизнь и Смерть пьют чай вдвоем. Если уж вы стали жителем Дома, то, скорее всего, в вас есть что-то от Хаоса. Проходите, располагайтесь. Вы тут ненадолго, говорите? Неудивительно. Многие пришли сюда, занесенные попутным ветром, и до сих пор воспринимают Дом как зал ожидания на длинном пути своей жизни. Возможно, так оно и есть. Но Дом отпускает лишь ненадолго, а ключ от Вашей души всегда останется прикованным к общей связке на поясе Ключницы. Что Вы говорите? Чувствуете себя странно? Ах, это всего лишь проявляется Ваше второе лицо. Ваше истинное лицо.
…

Это Рунгерд. Я вижу ее каждый день. Она смотрит в зеркало на стене, внимательно-внимательно разглядывая себя – видимо, не узнает. Раньше у нее было достаточно крепкое тело и аккуратные, красивые ладони. Волнистые русые волосы почти что до талии длиной, сейчас они заплетены в косу, и глаза, зеленые глаза, того самого цвета, что были у ее бабушки. Она меня раздражает своим беззащитным видом и своей слабостью. Я не могу ее сломать. Я могу желать ей смерти, но ее все-таки становится жаль. Она все же мне дорога. Она ни в чем не была виновата, но в каждой книге всегда есть тот, кому не суджено быть счастливым. Рун была именно таким персонажем.

Наверное, история несчастий девчонки началась с этих зеленых глаз, тогда еще искристых и ярких. Со смерти Лилит, с безумия Джона, с редкой болезнью, что передалась нашей Рун. Я виноват, очень виноват во многом, но вины своей отчаянно не хочу признавать. События пришлого помнят немногие: я и девчонка, и я сделаю все, чтобы никто никогда узнал о том, как все было на самом деле. Больничные условия только способствовали унынию, лекарства не желали выпарить из нее яд проклятого расстройства. Я забрал Рунгерд домой, поселил в ту часть, что обустроена под рабочий кабинет и небольшую палату. Полли, глупая женщина, не понимала этих предосторожностей. Никто не знает, насколько все серьезно и что мне угрожает, вздумай девчонка сказать свое слово.

Мне ее жаль немного. Рунгерд иссушена и печальна. Она пытается спрятаться от меня в темном углу, закрыв лицо руками, и я вижу цепочку проступающих позвонков на ее спине. Все началось еще с Джона, с ошибки, со случайности, а главное, с мыслей, что кислотой выжигали здоровье девочки. Она слишком много думает.

У нее скандинавское имя - наследство от давно умершей бабушки. "Рунгерд" значит - "хранимая тайной". Тайн у этой девчушки много, они живут под ее кожей, смешиваются с кровью, бьются ниточкой пульса на шее. Только вот сама Рун неуверенна, что загадки ее берегут. Наоборот, принимая во внимание все жизненные обстоятельства, ее имя покажется насмешкой судьбы. Я пытаюсь поговорить с ней. Пытаюсь понять ее, хоть немного остановить поток сбивчивых мыслей которых слишком много для одной впечатлительной девочки.

Рунгерд предпочла бы, чтобы ее назвали Агния. Потому что это так похоже на "агония". Агония. Симфония, ирония, гармония... Красиво? Рун тоже так считает. Агния еще и "огненная", только вот девушка воспринимает это как "выгореть". Пылать ярче квазара, чтобы увидели все, разбрызгивать вокруг себя все оттенки красного, оранжевого и желтого. И рассыпаться пеплом к концу, как будто поставив точку в собственной жизни. Исчезнуть, не оставив после себя ничего - все смешается, пропадет. Красиво? Рун тоже так думает. Раньше она немного доверяла мне, но сейчас, когда я всего лишь ее врач, она замкнулась. Мне приходиться подбирать к ней ключ, как к красивой шкатулке, только в Рун не золотые монеты, а труха болезни. Я пытаюсь относиться к ней как к обычной пациентке – ровно и снисходительно. Но иногда мне кажется, что она узнает меня и смотрит особенно пронзительно.

Рун бы согласилась, чтобы ее назвали одним словом - litost. Чрезвычайно метким чешским словом, вычитаным ею в толстой энциклопедии, что значит "состояние мучения, вызванное внезапным осознанием собственной ничтожности". Это эмоция, которую она испытывала всегда. Иной раз таила в сердце, порой обидчиво демонстрировала желающим. Сейчас это чувство не покидает девчонку. Она твердит о том, как ничтожна и бессмысленна ее жизнь. Антидепрессанты, успокоительное, снотворное – все это не помогает. Пока она сама не убьет в себе эту слабость – не излечится. Я только наблюдаю за ней. Заставляю говорить, одновременно узнавая ее настоящую.

Рунгерд предпочла бы любое имя или прозвище, но в этой жизни ее зовут "хранимая тайной" и это точно такой же подарок от бабушки, а возможно, и от самой судьбы, как и изумрудно-зеленые глаза. От этого никуда не денешься, не убежишь, и каждый день, глядя в зеркало, она видит свою яркую радужку и вспоминает свое имя. В первые дни забытья все зеркала оказывались разбитыми, а руки девчонки – испачканными в крови. Полли ругалась и несла очередной бинт. Сейчас на ладонях девчонки нет линии жизни. И линии судьбы тоже. И линии сердца. Все они скрыты под рубцами от заживших ран.

Рунгерд абсолютно уверенна в совсем немногом. Она предпочитает опираться на цифры, с ними все просто. Например, она родилась первого октября, ей двадцать четыре, и еще раньше в генетический материал Рун было заложено психическое отклонение. Все это очень странно, совсем нелогично и не так ясно, как ровный ряд цифр, а значит, дело пахнет словами. Слова - они другие. Им доверять нельзя, они даже на ощупь не такие твердые, словно литые, как цифры. Слова то и дело пытаются обмануть, изменить свою суть, преобразоваться. Слова любят ошибки и случайности, ведь нередко другое ударение или неправильная буква придает им совершенно новое значение. Поэтому Рунгерд не любит слова. Они слишком сложны для нее.

Ее зовут Рунгерд, она – моя самая опасная пациентка. Ее зовут Рунгерд, что значит "хранимая тайной". Хотя, она предпочла бы более лаконичное "litost".

@темы: писанинка, Запертый Дом

---

Эван и Эва

Каждый раз приходя сюда, в этот дорого обставленный дом, Эван сомневается что ему вообще стоило появляться. Появляться здесь, среди фарфоровых сервизов и ваз, которые на сотни лет старше самого Эвана, среди чистоты и достатка, среди мира Уильяма и Эвы. Прислуга бросает на него странные взгляды, горничная краснеет, вешая его куртку, они все строят разные догадки и предположения, почему этот парень с завидным постоянством появляется на пороге этого вычищеного-выскобленного до идеальности особняка. Эван проходит в гостиную, робея при виде блеска и пышности, к которым никак не может привыкнуть даже за прошедшие два года. Он берет какую-то книгу, садится на диван и начинает листать, но от содержания напечатанных строчек его отвлекают пометки карандашом. Почерк маленький, аккуратный, буковки округлые. Это ее почерк, Эвы. И книга принадлежит ей, как и фарфор, как и гостиная, как и весь этот дом, как и Уильям. Эву трудно забыть, когда она повсюду.

Эва, Эвелина, милая двоюродная сестренка, которую Эван запомнил восьмилетней девочкой с яркими голубыми глазами. Уже тогда дом маленькой кузины блестел дороговизной и порядком и счастливое личико малышки как бы говорило о том, что испуганно жмущийся в уголке двоюродный брат ей не ровня. Впрочем, потом Эван вернулся в привычную обстановку тихой жизни в небольшом городке, он рос, учился, дрался с мальчишками и воровал фрукты и совсем не думал об Эве. В следующий раз Эван увидит ее в подвенечном платье, красивую, голубоглазую, сжимающую руку Уильяма. Сам он тогда был все тем же мальчишкой из достаточно бедной семьи, все так же неловко чувствующий себя в богатом доме.

Парень вздрогнул от резкого хлопка двери - Уильям вернулся домой, наверняка стаскивает с плеч пальто, бросая недобрые взгляды на притихшую горничную. Каждый раз все повторяется, каждый раз все идет по одному и тому же сценарию, каждый раз Эван блестяще отыгрывает свою роль. Уильям садится в кресло напротив камина и о чем-то говорит глубоким низким голосом, Эван скучающе потягивает вино, едва-едва вслушиваясь в чужую речь. Уильям то ли действительно не замечает, то ли делает вид, но ему не надо, чтобы его слушали. Ему надо, чтобы Эван был Эвой.

Впервые они встретились на свадьбе Уильяма. Тогда счастливый жених не отходил от молодой супруги, все украдкой срывал с ее губ поцелуи и только кивнул дальнему родственнику Эвелины. И лишь на похоронах жены, капризной, легкомысленной, но любимой Эвы, он вдруг заметил их очевидное внешнее сходство. Одинаковый овал лица, округлые его черты, не слишком отличающийся рост, а главное, золотистые локоны - гордость покойной, и спутанные, но оттого не теряющие красоты, волосы Эвана. Предложения супруга кузины прозвучало как лепет сумасшедшего и парень с удивлением посмотрел на мужчину, который так настойчиво предлагал деньги за странные услуги. Но одного взгляда Уильяма, властного, подчиняющего, хватило, чтобы Эван согласился.

Мужчина прошел в комнату, все с тем же тяжелым, не предвещающим ничего хорошего, взглядом темно-карих глаз. Он взглянул на Эвана, но тот выдержал этот взгляд, словно проникающий под кожу. Выдержал так, как выдержала бы его Эвелин, привыкшая к тому, что супруг нередко возвращается домой раздраженным. Этого хватило, чтобы мужчина успокоился, расслабился, проникаясь уютом и теплом домашней обстановки. Он снова рассказывал нараспев о каких-то своих делах, о покупках, о планах на будущее, Эван снова не слушал. Парень разглядывал Уильяма так, словно видел его впервые. Отмечал ту самую мужскую красоту, которая заставляла многих женщин только мечтать о таком, как Уильям, смотрел на подрагивающие ресницы, на крупные руки с длинными пальцами, на волосы, опускающиеся на широкие плечи густой темной волной.

Сколько уже длится между ними это, что и отношениями назвать-то сложно, просто вечерние встречи, во время которых Эван играет Эву? Сколько бокалов дорогого вина уже выпил парень, сколько денег уже уплатил Уильям за странные свои причуды? И кто этому виной?

Уильям, не желающий расставаться с образом любимой супруги? Эвелина, которая умерла молодой, но все еще стоит между ними незримым призраком? Или Эван, который почему-то соглашается? Виной всему чувства, проклятый жар, кипящий в груди при виде мужа кузины, желание схватить за руку, прижаться щекой, заглянуть в глаза, желания, о которых и думать-то стыдно. Парень невольно краснеет и поспешно отводит взгляд от визави.

Уильям то ли действительно не замечает так явно выраженного внимания, то ли делает вид, но ему не надо, чтобы в него влюблялись. Ему надо, чтобы Эван был Эвой. Пусть прислуга продолжает бросать странные взгляды, а горничная - краснеть. Пусть чудаковатый паренек продолжает робеть от окружающего шика и блеска, пусть Эван продолжает таить свои чувства, пусть. Главное, чтобы дом встречал уютом, чтобы усталость и раздражение уходили мигом, чтобы зимы были наполнены теплом. Главное, чтобы можно было принять Эвана со спины за молодую женщину с золотистыми волосами и голубыми глазами, чтобы сердце екнуло в груди сладкой надеждой и чтобы Уильям на минуту подумал, что Эва вернулась.

@темы: писанинка

---

К земле

Земля на кладбище жирная, липкая, ее комья всегда остаются на лопате плотными сгустками, которые потом приходится долго счищать. Земля на кладбище хороша для выращивания любых культур, хороша, чтобы давать еду и давать жизнь, хороша она, эта земля, что впитала в себя смерть. В ней перемолоты мертвые растения, увядшие цветы, перегнивающие ткани и органы и твердые осколки костей. Герда неподвижно стоит, коленями упираясь в кладбищенскую землю и глядя прямо перед собой. Ее белые волосы треплет осенний ветер, забирается под черный платок, скрывающий лицо, развевает легкую ткань юбок. Бледные руки Герды сложены в молитве, рядом лежит букет свежих цветов - неизменно белые тюльпаны. На надгробии, возле которого устроилась девушка, почерневшая от времени надпись:"Касуми Ивамото". Ее когда-то сделала сама Рунгерд, не зная японского, она вывела на английском неровные буквы, а потом ушла в больницу. Так говорит Эстер, а значит это правда, хотя Герда ни разу не видела ни больницы, ни ее зеленоглазой пациентки.

Герда долгое время не знала, чем заняться в Городе, если не привыкла сидеть без дела. Старый театр с изорванным занавесом ее нисколько не заинтересовал, несмотря на все просьбы Эстер и долгие недели девушка слонялась по улицам, заглядывая в каждое окно, в каждый дом в поисках работы. Мария, похожая на лисицу, сдержанно улыбнулась в ответ на просьбу новенькой и повела ее за собой. Прямо на кладбище, к могильным плитам, покрытым мхом и трещинами. Имена на них были самыми разными, незнакомыми, чужими, но почему-то всплывающими в памяти и в сознании Герды даже вдруг появлялись на мгновения чужие лица. Мария на это замечание только улыбнулась таинственно и оставила девушку на кладбище, созерцать чужие надгробия, прохаживаться по липкой земле. Кто же знал, что Герда окажется чувствительной к таким вещам, как смерть.

Теперь каждое утро Герды начинается с подбора наряда. Черные юбки, черные жакеты, черные блузы с накрахмаленными воротничками разложены на кровати. Черная теплая шаль, легкий черный платок, черные ботинки. Все черное, черное, черное, поменьше белого, поменьше красного, меньше, меньше каких-либо других цветов. Эстер ругается, называя происходящее безобразие и ночным кошмаром. Эстер не нравится, что шкафы теперь заполненными только черными вещами. Еще меньше ей нравятся белые тюльпаны, стоящие во всех вазах. Герда же неторопливо подводит черным карандашом глаза и набрасывает на голову косынку, собираясь на свою новую работу. Бывшая актриса и самоубийца в Городе стала плакальщицей, а Касуми стала постоянным ее клиентом.

Они познакомились во время очередной смерти японки, когда та задыхалась от дробящей на части боли и беспомощно цеплялась за простыни. Герда забежала в ее дом, услышав тихие, но настойчивые крики и вмиг остановилась. Незнакомая девушка умирала, жадно хватая воздух ртом, а возле ее кровати сгустками черного плодились тени, но никак не Мария. Нигде не было видно хитрой лисицы, когда она так была нужна, и ее тени, блестя оранжево-желтыми глазами, щелкая острыми зубами, ничем не могли помочь. Герда бежала, не разбирая дороги, прямо в больницу, стучала в дверь, пока наконец ей не открыла как всегда равнодушная ко всему Мария. И на все просьбы прийти и осмотреть умирающую, итальянка лишь бросила: "Зачем? Теперь это твоя работа".

Касуми умерла, пока отлучалась Герда, и к приходу девушки уже лежала на кровати неподвижная, с закостеневшим лицом. Герда нерешительно присела рядом, разглядывая мертвую, но быстро взяла себя в руки. Закрыла глаза, уложила руки вдоль тела, так ей казалось правильным, закутала в простыни, как в диковинный саван и понесла на кладбище. Касуми оказалось не тяжелее ребенка, рыть могилу было легко - земля поддавалась на малейшее движение заступа, слезы, невольно катящиеся по лицу, быстро тонули в темной ее глубине. Опустив тело в могилу, насыпав невысокий холмик, Герда нерешительно положила сверху букет из белых тюльпанов и оглянувшись разок, поспешила домой.

В тот вечер она долго была в ванной, задумчиво водила губкой по телу, смывая с себя пережитое. Мысли все крутились вокруг старого кладбища, странных могил, намеков и полулыбок, доктора, который не пришел к собственной пациентке. Девушка хотела выстирать одежду, черную, траурную, с налипшими комьями кладбищенской земли, но в дверь постучали. Стоящая на пороге тень что-то проскрежетала и Герда отправилась за ней обратно, туда, куда хотела идти меньше всего, прямо на кладбище. Касуми Ивамото встретила ее, ежась на холоде, запахнувшись в пропахшие лекарствами простыни поудобнее. В тонких пальцах ее были зажаты белые тюльпаны. Японка ободряюще улыбнулась и рассказала обо всем, о странной своей судьбе, о Рун, о силе ее разума и о том, что со временем ей стало хуже и что Касуми теперь умирает каждый день. "Спасибо", - сказала она напоследок.

"Не за что", - одними губами прошептала Герда. С тех пор у нее появилась работа, с тех пор ее гардероб окрасился в черный, с тех пор она густо подводит глаза, чтобы потом темные разводы от слез пятнали ее лицо. Герда всегда была хорошей актрисой и в новую роль, роль плакальщицы, вжилась быстро. Каждый день Герда хоронит Касуми и готова ронять еще сколько угодно слез над одной-единственной могилой, лишь бы не умер кто-то еще.

@темы: Герда, Касуми, Город

---

Утро

Эстер утром замирает у окна закутанной в простынь тенью. Утро уже наступило, но лучи солнца еще блеклые и ломкие, и Эстер кажется растворенной в густом тумане. Герда с удивлением смотрит на девушку, встает, неторопливо шнурует ботинки и обнимает любимую сзади. Беспокойство призрака липко ощущается в воздухе. Страх ползет по змейкой по позвоночнику. Что,что же беспокоит тебя, мертвую девушку, равнодушного призрака? Тонкие белые руки Герды стискивают почти до боли, надежно, крепко, совсем как мечталось, но Эстер не позволяет себе ни тени счастливой улыбки.

- Ну и что у нас уже произошло? - голос светловолосой девушки мягко вибрирует возле уха. Призрак поводит плечами, силясь стряхнуть навязчивые руки, но выхода из обьятий не находит. Тогда она со вздохом тянется за блокнотом и начинает писать. У Эстер бывают дни, когда ей легче говорить, бывают дни, когда проще написать. Сегодня она не желает, чтобы Герда слышала звук ее голоса. Эстер не любит свой голос, слишком резкий и грубый, Герда это понимает. Герда слишком много понимает. От этого больнее.

"Мне кажется, что все это зря".

- Что зря? - спокойно спрашивает девушка, но тон ее становится опасным и колким.

"Все", - буквы упрямо множатся на бумаге.

"Тебе не стоило жертвовать всем, что имела. Я знаю, ты не любишь терять контроль надо мной, но правда, не стоило. И приходить сюда не следовало. Я не хочу, чтобы ты оставалась. Ты заслуживаешь лучшего".

Эстер напряженно поджимает губы, выписывая следующее:

"Извини, Герда, но тебе надо было жить".

Эстер не смотрит Герде в глаза, и вообще на нее не смотрит, и отворачивается, разглядывает клубящийся туман за окном. Вокруг Эстер клубится туман, беспокойство, мысли и тонкая простынь. Герда, словно забывшись, поправляет ее на неловко скрючившегося у окна призраке. По спине девушке проходит дрожь, но Герда спокойно говорит:

- Знаешь, мне многое не нравится. Мне не нравится твой макияж, я ненавижу один вид косметики на твоем лице, потому что за столько времени ты уже должна была понять, что я люблю тебя любой. Мне не нравится весь этот пафос, с которым ты говоришь и живешь. Мне не нравится то, что ты постоянно пытаешься отнять у меня бутылку, хотя я прекрасно знаю, что делаю. Мне не нравится белый цвет, мне не нравится занавешанное зеркало, мне не нравятся твои цветы. Они мне отвратительны, Эстер. Все это отвратительно мне. Но я люблю тебя и поэтому я остаюсь.

Эстер вздрагивает будто от холода, а Герда, выдержав паузу, продолжает:

- Говори все, что посчитаешь нужным, переубеждай меня сколько тебе угодно, но я останусь. Это мое осознанное решение. Можно сказать, первое мое осознанное и... Правильное решение. Именно так и никак иначе.

Призрак не выдерживает и бросается к светловолосой девушке нежно обнимая, Герда смеется, чувствуя легкие поцелуи на шее, а пальцем проводит по шрамам Эстер, которые сама же и оставила. Все идет своим чередом.

@темы: писанина, Эстер, Герда, Город

---

Прогулка

Рунгерд гуляла на пустой детской площадке и она тут крипи-крипи

@темы: Рунгерд, Город

---

Человек, за которого я переживаю намного больше, чем за себя,
человек, к которому я привязалась слишком мгновенно,
человек, который будто утянул меня в пучину нового,
человек, который заставляет меня улыбаться,
человек, который не разочаровал меня,
человек, которого я хочу сделать счастливым,
человек, которого я люблю

Пожалуйста, не делай так больше.
пожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйста

Мне очень жаль, что я не могу сделать тебе лучше, но я очень тебя прошу, не стоит

@темы: размышлизмы, грустненько

---

Happy Helloween!

Мальчишки и девчонки, а так же их родители, вы мертвую гетеру увидеть не хотите ли?

Энн скатилась, Энн пишет про проституток. Ну и что. Хэллоуин же. Можно.

В ночь Хэллоуина не блуждай по злачным местам, не заходи в веселые места в поисках женщины, которая отдаст тебе всю себя за пару монет. Не ведись на пьяные уговоры друзей, на ласковые упрашивания блудниц, на собственные желания, который разыграются бурей внутри тебя. Все это обман, один только обман, который источают они - духи и мертвые, что сегодня ступят на землю, вопреки всему. Она будет ждать тебя терпеливо, никуда не спеша, почти стыдливо опустив глаза, но вместе с тем выставив на обозрение едва скрытое остатками одежды тело. Она будет глядеть на тебя жадно, голодно, а потом потянется поцелуем к твоим губам, и ты забудешь обо всем. Не обратишь внимания ни на изорванные чулки, ни на подсохшую корочку крови на ладонях продажной девки, ни на опасно поблескивающие клыки в глубине ее рта. Сегодня Хэллоуин, их ночь, их власть, их решения. Сегодня ты позволишь рукам своей будущей убийцы скользить по телу, доставляя одну ласку, окуная тебя в негу, кутая в удовольствия. Ты будешь считать себя господином, центром вселенной, обмякнув под этими умелыми прикосновениями, а потом глаза твои удивленно раскроются, когда блудница вдруг вопьется в твою шею резким укусом. Твоя красная-красная кровь обагрит одежду девушки, разольется мелкими капельками по коже, станет нектаром для нежных губ твоей убийцы. Твое тело останется охладевать в грязном номере гостиницы, когда вампир, насытившись свежей кровью, поправит чулки и отправится поджидать следующего, кто позарится на блудницу в ночь Хэллоуина.

@темы: Камилла, писанина, Город

---

Макияж

В гримерку, куда не решается заходить никто, Герда входит широким решительным шагом. Воспоминания нахлынули мгновенно, стоило увидеть это место, все пропитанное особым театральным духом, и знакомые рисунки на стенах - такими резкими линиями рисует только Эстер, и родной до боли в сердце силуэт внутри. Герда усмехается, машинально поправляет волосы и вспоминает, вспоминает все, что между ними было, чего не было и почему она, молодая и красивая, все-таки умерла. Каблуки Герды громко выстукивают ритм, а потом девушка вдруг замирает на месте.

Среди груды измятых театральных костюмов спит Эстер, зарывшись в бархатные и шелковые складки платьев. Лежат рядом и открытые баночки с косметикой, и букет желтых тюльпанов, и забытый хозяйкой текст. Приторно сладко пахнет цветами, Эстер окружают лилии, тюльпаны и розы - подарки восторженных зрителей. Завтра все эти прекрасные растения начнут гнить в застоявшейся воде, а сегодня они еще радуют глаз всякого. Лилии, тюльпаны и розы похожи на Эстер. Такие же прекрасные внешне, такие же уродливые внутри. Герда присаживается рядом, едва сдерживая накопившуюся бурю эмоций и мягко проводит пальцами по щеке любимой.

Бережно касается лица, чей настоящий образ плотно скрыт пеленой грима, обводит веки с отклеивающимися накладными ресницами и серебристыми блестками, осторожно трогает губы, накрашенные вишневой помадой. На запястье девушки, теперь уже призрака, беловатый след - шрам, напоминание о попытке самоубийства из-за Герды. Герда уверена, что остался и второй шрам на бедре, почти такой же беловатый след - из-за пьяной Герды, которая громко выкрикивала проклятия и лезла в драку. Из-за Герды, с клеймом Герды, только для Герды жила Эстер, пока кому-то не вздумалось ее умертвить. А потом и Герда последовала за своей любовью. Спящая девушка прерывисто выдыхает и открывает глаза. Мгновенно у шеи Герды оказываются острые ножницы, а Эстер смотрит на нее диким зверем.

- А, это ты, - с облегчением выдыхает призрак. Герда смеется, отстраняя руку любимой, со все еще выставленными вперед ножницами. В ее груди клекочут эмоции, полный спектр всего от убийственно сильной страсти до самой исступленной нежности. Эстер глядит на нее, радостную, смеющуюся, почти живую и едва сдерживается, чтобы не улыбнуться в ответ. Вместо этого она немного подрагивающими руками убирает на место косметику, развешивает платья, оправляя пышные юбки.

- Давай, смывай свой макияж, - вдруг говорит Герда, одновременно с этим со стуком опустив на стол бутылку коньяка и стаканы - нашла все-таки, несмотря на то, что они давно не виделись.

- Не могу, я буду некрасивой, - отвечает Эстер, морщась и с удвоенной старательностью убирая в своей гримерной.

- Давай-давай, - безапелляционно заявляет ее собеседница, уже приложившись к стакану и едва ли не мурлыча от удовольствия.

- Я буду некрасивой, - повторяет Эстер, раскладывая по ящикам туалетного стола баночки, коробочки и пузырьки.

- Если ты немедленно не сотрешь с себя это, я к тебе не прикоснусь! - ставит ультиматум Герда и даже не оборачиваясь, призрак чувствует ее злой, острыми иголками впивающийся под кожу, взгляд.

- Если я сотру с себя все это, ты меня не будешь любить! - отвечает Эстер. Ее хриплый крик разрезает тишину, внутри бешено пульсируют странные чувства, а что-то обжигающее течет по щекам.

Герда встает, обнимая, успокаивая, заставляя забыть о собственном уродстве. Герда настойчиво лезет к любимой с упаковкой салфеток, слой за слоем снимая грим, открывая миру и себе настоящую Эстер. Это ощущается с еще большей беззащитностью чем если бы та стояла перед гостьей полностью обнаженной. Герда задумчиво потягивает коньяк, одной рукой обнимая Эстер за талию, а Эстер молчит, убаюканная чужой заботливостью и рассматривает в зеркале напротив свое ненавистное лицо. На Город опускаются непроглядные сумерки, Город спит.

@темы: писанина, Эстер, Герда, Город

---

Комната Уны

Сделала Уне комнатку, небольшой уголок, куда она приходит, чтобы посидеть в тишине, порисовать или выплакаться. Она все-таки из сверхъестественных существ, потому что в Городе не на постоянном жительстве, приходит сюда раз в месяц-другой, заглянет, подышит немного местным воздухом и вновь отправляется в путешествие. Когда Уна была подростком и увлекалась аниме, она прочла мангу "Приключения Эманон". "Никогда я не буду такой одинокой, как эта девушка", - думала Уна, но судьба поступила иначе. Теперь Уна находится в таком же непрекращающемся странствии, так же мимолетно знакомится с людьми, спасает вымирающие виды растений и видит, как стареют и умирают члены ее семьи. Самой же Уне вечно 19, у Уны вечно весна.

В этой комнате собраны вещи с историей. Вещи, которые Уне дарили все те,что умерли давным-давно, те, о ком Уна предпочитает не помнить.

Игрушки, принадлежащие детям, которые теперь нянчат своих внуков.
Тетради талантливого писателя, десять лет назад он застрелился.
Рисунки слепого художника.
Солнечные очки молодой актрисы.
Кулон старушки-ведуньи.

Уна сидит в комнате, полной вещей, которые стали бы грузом в ее путешествиях. Уна пьет чай с лимоном и вспоминает.

@темы: Уна, писанинка, Город

---

Элоиза моя

Катастрофически мало слов, катастрофическая их нехватка. Нет никакого желания описывать все происходящее, но я по-прежнему отрываюсь на персонажах

Я не могу запомнить, что тебя забыл.

Людская память - странная вещь, я тебе всегда это говорил. Она ничего не сохраняет, а только интерпретирует, переставляет события с места на место, воплощая картину того, что ты хочешь увидеть. Странная вещь, эта человеческая память, что выдает желаемое за действительное, перекраивает и изменяет реальность, сохраняя только основное. Моя память имеет свойство почему-то помнить только тебя, Элоиза.

После твоей смерти тебя забыли. Я должен тебе об этом сказать. Тебя, невыносимую, наглую, рыжеволосую истеричку забыли все. Твои друзья не помнят, как ты умела произносить слова любимых песен, вдохновенно, на выдохе. Твоя мать однажды не смогла вспомнить, как ты складывала пальцы, когда задумывалась и я не уверен, что твой равнодушный отец хоть немного помнит, как ты улыбалась. Тебя помню только я. До взмахов ресниц, до сведенных бровей, до трещинок в уголках губ. Я, только я помню тебя до самой последней мелочи.

Я вижу тебя каждый день, каждый час, каждую минуту. И даже если сейчас в моих мыслях не ты, я всегда могу вытащить твой образ из своей памяти, развернуть, как помятую вырезку и смотреть снова и снова, раз за разом. Вычленять фрагменты, разбивать по частям, на веснушки на щеках, на рыжие локоны, на смелый зеленый взор, на резкие жесты, на пестроту юбок. Могу собирать из кусочков, как Кай - свою Вечность, медленно, тягуче плавно воскрешать из маленьких ледышек свою Галатею.

Уходить всегда очень эгоистично и больно. Да, рыжая мертвая стерва?

Ты знала об этом, еще когда мы обменялись первой парой тычков, первыми ненавидящими взглядами. Ты помышляла об этом даже когда закрывала руками заплаканное лицо, после того, как я высказал все, что о тебе думал, мерзкое ничтожество. Ты пыталась даже защищаться, отмахиваясь тонкими птичьими ручками от моих резких слов, но покорно рыдала мои и свои страданья, а в твоей голове вертелась самая страшная месть. Уходить всегда сложно, уходить - маленькими шажками да по тонкому льду. Уходить всегда в тягость, потому что с собой чемоданы из воспоминаний, запахов и вкусов, потому что в карманах письма, все, до единого письма. Потому что все эти чемоданы - груз и с тонкого льда они утянут в холодную воду, а там и ко дну. Ты знала об этом, проклятая истеричка, потому и ушла быстро и по прямой.

Но ведь были у нас и хорошие моменты, когда из заклятых врагов мы превращались в лучших друзей, я - в твоего Пьера, ты - в мою Элоизу. Я много чего говорил тебе тогда, я много тогда говорил. Наполняй ядом легкие, припадай к губам туберкулезными поцелуями, проникай в самое сердце пороками, оставайся в груди опасными вирусами. Таись злокачественной опухолью, тяжким ярмом, вечным грузом. Рви глазницы конъюнктивитами, ломай ребра попытками вытащить трепещущую сердечную мышцу и оставайся-оставайся-оставайся. А ты, моя Элоиза, страшащаяся как моей необузданной страсти, так и самой исступленной нежности, в ответ только отворачивала свое грустное лицо. Ты была воплощением всей моей боли, всей моей печали, ты, кажущаяся веселой рыженькой девчонкой.

Я знал, что ты умрешь, еще когда впервые увидел в глубине твоих зрачков саму госпожу Смерть. Такие, как ты, никогда бы не ушли из жизнью лежа на кровати и обнимая внуков дрожащими руками. Такие, как ты, рождены, чтобы про них сочиняли долгие грустные баллады, чтобы помнили и отчаянно сожалели. Я старался тебя запомнить изо всех сил. Пиши свое имя везде, расписывайся на стенах, на крышах зданий, на обоях в моей прихожей, назло матери, прямо по желтым цветам, говорил я тебе. Оставляй свой автограф в своих и чужих тетрадь, заставь не забывать о себе аккуратной росписью в самых неожиданных местах, запомнись даже мне синяками от твоих слишком сильных рук. Тебя все равно не вспомнят, безвольная истеричка, шептал я тебе на ухо, а рукой помогал выводить очередное "Элоиза" на белом полотне стены.

Ты никогда не спрашивала, зачем я все это делаю, почему я так неравнодушен к твоей судьбе, почему называю ничтожеством и последней дурой, почему вечно тороплюсь толкнуть с обрыва, чтобы в последней момент поймать за протянутую ладонь. Ты была фаталисткой Элоизой, марионеткой в моих руках и я находил особое, самое извращенное и самое сладкое удовольствие в том, чтобы подводить тебя к краю. Я топил тебя в депрессиях, я рушил твои стены насмешками, я помогал тебе забываться и разрушать себя, я вел тебя к смерти, заботливее, чем самый верный товарищ. Я дарил тебе розы, красные, белые, желтые и всякий раз заставлял тебя исколоть пальцы об их шипы. Я расспрашивал тебя о ночных кошмарах. Я делал так, чтобы ты поскорее покончила с собой.

Уходить всегда очень эгоистично и больно. Не отпускать - в разы эгоистичнее и больнее. Да, Элоиза моя?

Ты ушла, мертвая рыжая дура, в одну чертову осень. Собрала в тюки и чемоданы все листопады, укуталась в утренние туманы, скрыла лицо под вуалью дождей и просто ушла. Я знал, что это закончится, что ты, Галатея, самое печальное создание на свете, уйдешь. Я оплакивал твою смерть еще когда увидел тебя смеющуюся в окружении подруг. Я готовил речь на похороны и прощальный букет из роз заранее, я знал, что играю с тобой,только чтобы попрощаться потом. Ты изначально была жертвой, моя Элоиза. Только кто же знал, что я так легко привязываюсь, кто же думал, что ты утянешь меня за собой.

Твои друзья не помнят, как ты умела произносить слова любимых песен, вдохновенно, на выдохе. Твоя мать однажды не смогла вспомнить, как ты складывала пальцы, когда задумывалась и я не уверен, что твой равнодушный отец хоть немного помнит, как ты улыбалась. Я же не могу запомнить, что тебя забыл. В первую осень после твоей смерти, чертова рыжая истеричка, я следую за тобой.

Я несу тебе розы, Элоиза моя.

@темы: писанинка

---

Уна - Лис

С субботы в Городе поселился Лис.

Уна Миккель

Имя Уна:

1. латинское (Una) "единственная, первая"

2. ирландская форма имени Агнесса "агнец"

3. скандинавское женское имя, означает «волна"

Миккель - имя лиса из финской сказки. Лис там весьма плутоват и хитер.

Уна тоже Лис. Она находится в вечном странствии, все окружающие ее люди рано или поздно исчезнут. Поэтому девушка не торопится идти на контакт, дружить и влюбляться. Она замкнутая, мечтательная и молчаливая. Собирает всякие камушки-стеклышки-перышки. Мастерит разные забавные поделки и иногда дарит на память. На вопрос о том, куда она идет, неизменно отвечает " к морю". Уна бредит морем и синим цветом, но никто не знает, к какому именно морю приведет ее путь. Мне кажется, у нее в душе плещется свое особое море. Что эта девушка делает в Городе, мало кому понятно. Моря тут не наблюдается, следов деятельности Уны - тоже. Полупрозрачная она какая-то, призрачная, не оставляющая совсем ничего на память о своем существовании. Совсем как морская волна.

Уна - подделка под Винкс, уж не знаю, какой это должен быть персонаж. Очень качественная подделка на мой взгляд, мне нравится то, какая она хрупенькая, тоненькая. Она должна была быть рыжеволосой, но какая ж милая-то с розовыми локонами. Она вьет из меня веревки, потому что вот уже третий день я не выпускаю ее из рук, фотографирую, шью одежду, подумываю над румбоксом, любуюсь ею. Лис очень мила, но какая-то не каноничная. Уна должна быть анорексичкой, делящей со случайными путниками сказки о море и последние сигареты. Но что есть, то есть. Посмотрим еще

@темы: Уна, писанина, Город

---

Как-то немного плевать на все.

Я слишком сонная, чтобы ярко чувствовать. И даже когда не сонная, мои эмоции все такие же приглушенные. Я ничего не чувствую, ничего не хочу, не слишком горю желанием с кем-либо контактировать.

Долго болеть, сидеть дома больше недели - они считают, что это очень скучно и с нетерпением ждут когда я вернусь к привычному ритму жизни. А мне хорошо. Все размеренно, более-менее спокойно и плавно. Это опустошение похоже на начало новой депрессии, но я нисколько не бездействую.У меня полным-полно новых замыслов и планов, до меня, наконец, дошло, что не так с посылками, я стала участвовать в одном забавном флешмобе... Словом, все очень и очень неплохо.

А еще дорогой и близкий мне человек сейчас пребывает в ужасном состоянии и совершал попытку самоубийства. У меня не получается помочь.

Самоубийство это двойственность. Желание умереть и желание получить спасение. Если я всерьез задумаюсь о суициде, то постараюсь о нем никому не сказать.

@темы: размышлизмы

---

А это Ад притворился Городом

Хочется разъяснить что такое Город, с чем его едят и при чем здесь куклы.

Рунгерд и ее Город - вторая история. Первая история(надо бы и ее сюда перенести) заканчивается тем, что Рун остается в сгорающем доме. Вторая история происходит уже тогда, когда дом сгорел, а Рунгерд не умерла, но впала в летаргический сон. Ее сознание работает, оно создает новый мир. Мир называется Городом. Город, ввиду того, что это просто иллюзия, меняется абсолютно каждое мгновение, перекраивается, переделывается, поэтому карты составлять по нему - занятие бесполезное. Рунгерд здесь царь нового воображаемого мира, ее называют Создателем. Некоторые жители Города ее вообще не могут видеть, поэтому для них Рун что-то вроде божества, а те, кто видели знают, что это больная и уставшая девушка в полуразрушенной больнице.



Кроме Рун есть Агата. Это тоже иллюзия, персонаж, Рун упорно называет ее сестрой и у них есть внешнее сходство. Если Рун - Создатель, то Агата - Созерцатель. Рун создаёт и разрушает слишком быстро, чтобы за ней можно было угнаться, работа Агаты же как раз в том, чтобы помнить абсолютно всех и вся. Так как Агата не является человеком, чувствительность у неё тоже понижена, по сути, она машина, настроенная на определённые функции.
Но. Раньше, в первой части у Рун была Касуми, ее подруга. Касуми и Агата похожи тем, что они только лишь зеркальное отражение Рун, но никак не самостоятельные личности. Потому как по сути им надо следить за Рун, которая впала в свои фантазии и потому в быту абсолютно бесполезна. Им надо лечить Рун - она просто не может быть здорова, когда подсознание так перенапряжено. И самое главное, им надо любить, идти на поводу, никогда не сомневаться в правильности действий Рун и помогать ей.



Касуми в своё время с этим не справилась, отчасти, она виновата в произошедшем. Но она умерла в первой истории, а во второй она просто образ когда-то живого человека. Трудно объяснить, но она как игрушка на заводном ключике. Выполняет набор действий, чувствует определённые эмоции и окружающии думают, что она жива. Но если происходит что-то незапланированное, Касуми приходится "запускать" заново. Рун та еще эгоистка, у меня к ней отношение неоднозначное, потому как ей не друг-товарищ нужен, а раб, к тому же, добровольный. Но у нее свои загоны. Она создает мир и персонажей с такими чертами характера, которых никогда не было у нее. После всего случившегося Рун вспомнила о своем идеале человека, которым она никогда не могла стать, настолько расхожие были характеры. И теперь она восполняет пробелы, складывая себя по кусочкам. Примечательно,что Рун даже не весь этот ее человек, а только часть, самый большой кусочек. Персонажи ее дополняют. Сама Рун давно разочаровалась в своей задумке, а дороги обратно нет, процесс запущен. Обернется ошибкой каждый новый шаг.



О самом Городе. Место крайне недружелюбное, тем не менее, притягивает. Некоторые места наводят страх на жителей, другие притягивают, третьи принимают только определенных людей. А еще в Городе хватает всяких пугающих теней, которые поселились там еще прежде персонажей, но ярко выраженных характеров не имеют, просто серые призраки. Город как один большой дом, где трудно найти свое место, потому что это улей, это множество сот, каждая может быть занята. Это выбор, метод проб и ошибок, проб и ошибок... Старый улей, кое-где в сотах труха и пыль - останки тех, кто был, ушел или вынудили уйти.



Там живут как люди обычные, так и существа, наделенные сверхъестественными способностями, а так же те, кто чураются и тех, и других. Обычные люди - то же, что и Касуми, просто образы, снятые с живых людей. Теперь образы живут своей жизнью в голове Рун. Люди имеют одну временную параллель и могут видеть Рун настоящей - усталой и иссушенной пациенткой больницы. Существа сверхъестественные помимо своих сил и способностей, имею возможность периодически покидать этот мир, но полностью зависимы от Создателя, так как выдуманы до последнего волоска.
Промежуточные выглядят одиночками. Накапливают информацию и зачастую видят и знают больше, чем другие.

Все жители тесно связаны между собой.Кто родственными связями, кто кого-то любит, кто по работе, но все заведомо знакомы друг с другом или хотя бы подозревают о существовании массы различных соседей.Постоянное проживание в таких условиях, приводит к особым отношениям именно к вещам.
Вещи появляются по принципу "что найдешь - то твое". Пока ты не умер и способен укусить вора за руку, это принадлежит тебе. Умер - каждый имеет право делить твои вещи. Точно так же дело обстоит и с воспоминаниями. Ими, кстати, заведует Агата. Она у Рун на подхвате. Рун выдумывает, Агата хранит. Ты умер - и ленту твоих воспоминаний дробят на мельчайшие кусочки, кадры и осколки. Кто захочет - забирает любой момент тебя. Богатства же материальные неплохо делятся таким же образом. Каждый может иметь в себе или на себе вещи умершего. Каждый способен нести с собой частичку смерти. То, что остается, перегнивает, путается с мусором, исчезает... Иногда из мусора появляется что-то новое. К этому относятся спокойно.

К новым жителям относятся настороженно. Если Город не принял - нет никаких путей, этот персонаж растворится, как дымка поутру. Другие же принимаются с молчаливого соглашения или несоглашения всех жителей. Какими бы разными они ни были, вражда между ними только на уровне легкого соперничества. Все, кто порождали вражду и раздор, ушли. По тому же молчаливому приказу. Это жестоко. Но неплохо отсеивает лишнее.

Про персонажей.

Эстер. Эстер - призрак, она мертва, Имя значит "звезда", корни прячутся в шумеро-аккадской мифологии и имени богини Иштар. На момент смерти была совсем молодой девушкой из обычной семьи, но с развитым актерским талантом. Ничего путного, правда, не вышло из-за неидеальной внешности. " Я всю жизнь мечтала совершать что-то значимое, но получалось только лечить людей". Убили ее в подворотне, задушили, не рассчитав силы, обобрали, а труп кинули в реку. После смерти Эстер стала призраком. Зловещим таким. Проходящим сквозь мебель и стены, со скрипучим голосом. Она очень четко осознает, что будучи неосязаемым призраком, ей не суждено стать кем-то великим. Тогда Эстер впадает в расстройства или начинает судорожно сочинять свою воображаемую биографию, это ее успокаивает. Но у нее есть одна очень важная способность. Она может выслушать лучше, чем кто-то другой. Живые, они все заняты, все спешат, у всех свои заботы. А призраку высказывать можно вечно. Эстер молчит с самого момента, как умерла. То ли не хочет, то ли не может. Лучше, конечно, чтобы не могла - слишком много знает. Главное, когда говоришь, не смотреть ей в лицо. Эстер улыбается. То ли от радости, что так много людей хотят говорить именно для нее, то ли оттого, что человеческие проблемы кажутся ей глупыми. Эстер могла бы многое рассказать о смерти, послежизни и вечности, но вынуждена молчать и слушать.



Мария(Мириам) Эспозито. Один из самых больших манипяторов. Эспозито – фамилия, дававшаяся брошенным детям. Произошла от слов выбрасывать, подкидывать».Имя Мария — от слов«отвергнутая» и «печальная». Мария - доктор, первый и единственный. По происхождению итальянка, родственников не имеет, воспитывалась в приюте при католическом монастыре. Не то чтобы не религиозна, просто очень многие истины она трактует совершенно по-своему. Увлекается историей и архитектурой. Очень строгая по отношению к себе и другим, педантичная и целеустремленная девушка. Привыкла всего добиваться своим трудом, но не глупа, предпочитает идти окольными путями, а не напрямик. Больница, какой бы разрушенной и убогой она ни была, при ней содержится в абсолютном порядке, насколько это возможно. Помимо того, что эта барышня довольно-таки неплохой медик, умеющий оказать помощь другим, Мария еще и хороший психолог. Она легко разгадывает настроения пациентов по интонации их голоса, внешнему облику, наклону головы, жестам. Она может легко манипулировать людьми, умея припугнуть или успокоить, сказав то, что от нее хотят услышать, в нужную минуту.



Арья Эрхарт. Арья(иврит) - лев, Эрхарт - отсылка к Амелии Эрхарт. Не живет, а существует в извечном чувстве вины, может впасть в депрессию из-за осознания, что где-то кто-то страдает, а она ничем не может помочь. Ранима, но предпочитает это скрывать, на людях оставаясь яркой, уверенной в себе, девушкой. Известна тем, что помогает всем и вся, встречает новеньких, помогает им свыкнуться в Городе, ищет пропавшие вещи(и они магическим образом находятся), опекает детей, дает милостыню нищим и прочее-прочее



Джемма. Двоюродная сестра Касуми, попавшая в Город, можно сказать, случайно. Ею движет не жажда знаний, а авантюризм, желание испытать всевозможные потрясения и чувства, переменчивый характер и душа истинного путешественника. Свое японское происхождение не слишком любит, нарочно осветляет волосы и просит всех называть ее другим именем. Коллекционирует все миленькое да маленькое. Она этакая принцесса, которую с детства все опекают и заботятся, поэтому она совершенно ребенок



Камилла Лафлёр. Имя обозначает "прислужница богов", фамилия же взята рандомно из списка французских фамилий. Родилась в Париже. Вампир, возрастом около 300 лет. Там определенные отсылки к еще очень-очень старым историям, так что опустим. Во время проведения магического обряда потеряла свои крылья - неизменное отличие вампира в истинной ипостаси и фактически стала бессильной. С того момента, обреченная на прозябание и вечное отшельничество, неожиданно для самой себя, приблизилась к людям. От некоторых перестала скрывать истинную суть.



Сию. Настоящее имя неизвестно, это взято из одной книги. Почти-взрослая девушка, попавшая в Город из места, где военные действия, смерть и страх. Известно, что является ребенком некого турецкого журналиста. О своем прошлом ничего не рассказывает. Живет одиночкой, наблюдая за другими жителями и делая какие-то свои выводы. Ко многим относится враждебно, едва ли не ненавидя этих людей за то, что они никогда не испытывали того же, что и Сию. Арья является ее единственной знакомой и пожалуй, той, с кем действительно хочется говорить. Пока не стала частью Города, несмотря на все старания. Собирает на всех сведения и неплохо сталкерит. Очень мудрая для своих лет.



Ирэн Вишневская. Имя взято из моих представлений о польских именах и фамилиях, подтвержденных догадками гугла. Гордая девушка, сильный маг, в обращении нередко резка или грубовата, но это едва ли не защитная реакция. Не всякий может вынести ее характер. Очень харизматична и красива особой, холодной красотой. Мертва. Погибла молодой польской панной, которая не могла свести концы с концами и работала в цирке. Долгое время рисковала собой в акробатических трюках без страховки, чтобы получить копейки за проделанную работу, пока мать не вышла замуж и не забыла о существовании старшей дочери. Не вынесла этой обиды и разлуки с младшей сестрой и застрелилась. "Ожила" спустя несколько сотен лет, обрела магический дар и отправилась сокрушать врагов. Где-то на поле битвы состоялось ее знакомство с Камиллой Лафлёр, единственной подругой, а позже и с Деном Делей - нынешним спутником жизни. Держится этих двух людей, необщительна, но обладает острым умом - ее помощь нередко неоценима

@темы: бредопост, писанинка, Город

---

Писанина

Немножечко околотворчества

Вопросы веры

Сию идет и идет вперед по длинным узким коридорам, сворачивая раз, другой, делая повороты до противного чувства головокружения, а тени в белых халатах косятся-косятся на нее желтыми прорезями глаз. Сию глубже вдыхает, делает один вдох, и еще один, по вдоху на каждом головокружительном повороте. Ее дыхание сбивает очередная лестница, ряд ступеней вниз, а потом ряд ступеней вверх, крутые ступени только усугубляют ситуацию. И запах, запах гниющих цветов и медикаментов, он проникает в легкие девушки зловонной гнилью, остается в них пеплом. Это ведь больница, белоснежное, выскобленное-вычищенное царство Марии. Здесь никому не будет хорошо кроме нее.



Мария сидит за своим большим письменным столом перед кипами документов, справок, медкарт. Она откладывает толстую папку в синей обложке, поднимает взгляд на Сию:

- О, это ты, Сью? - она произносит эту фразу так, словно давно ее ждала, ждала только ее, маленькую Сию, которая может слиться с тенями в уголке и исчезнуть, настолько она незаметна в Городе.

- Меня зовут Сию, - поправляет турчанка, не смея отвести взгляд от лица Марии, Марии, которая подобна хищнику, большой, уверенной в себе кошке.

- Мирьям..., - шепчет девушка. - Мирьям...

- Меня зовут Мария, - со смехом поправляет доктор. Сию смотрит, как она смеется, и не смеет, не смеет отвести взгляд от этих притягивающих глаз, от разметавшихся кудрявых волос, от бархата загорелой кожи.

- Ну, рассказывай, на что жалуешься, - предлагает Мария, устроившись в кресле с потрясающе элегантной небрежностью. Она кажется близкой, как друг, которого знаешь много лет, как сестра, золотистый смех которой ты выучила на память. Сию кажется, что они знакомы тысячу лет, что они вместе лежали на куче пестрых платков, которые завтра вести на продажу, а сами пили вино и задыхаясь от смеха, разглядывали ночное небо. Сию говорит о своих симптомах и недомоганиях подрагивающим изнутри голосом, доктор наблюдает за ней, улыбаясь лукаво и сыто.

- Все понятно, Сью, - кивает Мария, через какое-то время прервав свою пациентку. Турчанка внимательно наблюдает за тем, как девушка пишет список лекарств и пропускает тот момент, когда Мирьям вдруг перегибается через стол и томно шепчет на ухо:

- А во что ты веришь, а, Сью? Во что же ты веришь, такая маленькая и такая наивная?

Ее карие глаза, в глубине которых пляшут бесы, широко открыты от любопытства:

- Во что ты веришь? Расскажи, расскажи мне все, я же знаю, что люди всегда во что-то верят. Им нужны, нет, необходимы высшие силы, на которые можно свалить все свои неудачи. Они будут верить в богов, в идолов - называй как хочешь. Они будут строить алтари, приносить жертвы, отдавать собственных детей, но никогда-никогда не попробуют признать, что все зависит только от них самих. Так же всегда было. Расскажи мне, во что веришь ты, Сью?

Мария улыбается так медово-ласково, и ее лицо так близко, и ее ресницы отбрасывают причудливую подрагивающую тень на щеки и турчанка не может выдавить из себя ни слова. Она хватается за подлокотники кресла, ища опоры в этом вдруг крутнувшемся вокруг своей оси мире, и выдает:

- Я в себя верю. В себя. Больше мне никто не смог помочь.

И вмиг происходит что-то странное, точно какая-то тень вдруг находит на дьявольское, искаженное какими-то скрытыми мыслями и желаниями лицо Мирьям. Оно вдруг меняется, становится строгим и беспристрастным, как и всегда. Доктор садится на место, дописывая список, словно ничего и не было:

- Вот и правильно, Сью...

И Сию не уйдет, а сбежит из больницы, размахивая листком, заполненным идеально ровным почерком. Это ведь царство Марии, где никому не будет хорошо, кроме нее

Искусство, которое нетленно

Она привычно разглядывает себя в огромном зеркале, осматривает свое тело цепким придирчивым взглядом. Это обыденный ритуал, который приходится повторять перед каждым спектаклем, перед каждым выходом на улицу. В ее гримерке полно театральных костюмов, платьев с длинными шлейфами и пышными юбками, туфли на высоких каблуках и разноцветные парики. Каждое утро она начинает работу над ошибками. Каждое утро мертвая девушка втискивает свое неказистое тело в утягивающие корсеты, оборачивает его коконом из шелков и бархата, подгоняя под определенный образ. Ее существование похоже на один затянувшийся спектакль, но она ведь не может по-другому.

Она - Эстер. Призрак. Прирожденная актриса. Упавшая, но звезда. Наметанным взглядом она отмечает и свое слишком широкое лицо, и ужасно крупные скулы, и трогает пальцами бледную, с болезненном отливом, кожу. Перебирает волосы, пересушенные краской совершенно нереально насыщенного сиреневого цвета. Долго смотрит самой себе в глаза, схожие с черными дырами, затягивающие вглубь тщеславной души. Разглядывает крупные ладони, короткие пальцы, касается родинок, уродливых темных пятен на неидеальном полотне кожи. Легонько надавливает на шрамы - один на бедре, другой, тонкий, на внутренней стороне запястья. Ее тело, вернее, то, что от него осталось, никогда не было произведением искусства. Эстер фыркает с едва сдерживаемым раздражением, но продолжает пересчитывать свои недостатки с педантичностью какого-нибудь скучного клерка. Она знает наперечет все те мелочи, которые всегда были и остаются уродством и которые всегда будут и останутся частью Эстер.

Но ведь все это только лишь внешность, только лишь мерзкая оболочка, яркий фантик, так привлекающий внимание людей. Сколько она повидала их на различных кастингах: блондинки и брюнетки с пышными формами, красавицы с голубыми глазами и конфетно-розовыми губами. И каждая - пустышка, каждая - глупая кукла, каждая - твердо уверенная в том, что особенная. Но все они - мисс средняя школа, первая красавица города, даже сама мисс мира, все они умрут, истлеют, сгниют в деревянных ящиках. Эстер усмехается - дурочки, им никогда не посчастливится стать такой, как она. Безобразная, неказистая, внушающая страх актриса на подмостках давно разрушенного театра. Единственная, которой посчастливится сыграть все роли. Единственная, чей талант будет сиять подобно бриллианту целую вечность.

Главное, размышляет Эстер, это талант. Жаль, конечно, что зрители никогда не услышат ее голос, ее чудесный голос, похожий на скрип рассохшейся двери или треск веток под ногами. Но эту прекрасную походку, эту мимику, эти жесты, их не отнимет ни время, ни смерть. А что до внешности... Внешность всегда можно исправить. Эстер усаживается на мягкий пуфик, раскладывает баночки и коробочки с гримом и чувствуя сладковатый запах косметики, она предвкушает свой успех. Эстер энергично растирает крем, быстро наносит основу, густую белую краску. Минуты неудобств, похлопывания по щекам - и лицо призрака становится непроницаемой фарфоровой маской. Эстер рисует румянами, и пудрой, и подводит глаза. Мертвая девушка задыхается от восторга, только представив, какую же прекрасную иллюзию она создает, каким великолепным, волнующим зрелищем она покажется на фоне полусоженных декораций и истлевающих обрывков занавеса. О, это она умеет, заставлять фантастические образы оживать, она всегда будет делать их яркими и сочными, даже если для этого придется съесть всю эту косметику. Эстер очерчивает соблазнительный контур губ темно-вишневой помадой и хохочет над собственным преображением, и пудра забивается в проявившиеся морщинки, и пляшет в воздухе разноцветная пыль.
О тайнах

Раз в месяц Камилла наотрез отказывается увидеться с Джеммой. Раз в месяц Камилла говорит Ирэн, что у нее «дела». Раз в месяц Камилла, воровато озираясь, снова ищет в Городе больницу. Нет, поправляет себя девушка, не больницу, а владения Марии. Она чудесная, эта девушка, с влажными карими глазами. Мария умеет мастерски составлять комбинации из всевозможных лечебных средств. Она умеет красиво произносить названия болезней с легким итальянским акцентом. Она умеет мило улыбнуться и выслушать, даже не подав вида, что ее это совершенно не волнует. В белое здание, где все и вся подчиняется жесту изящных пальцев Марии, Камилла приходит снова, щурясь на яркий свет.

- О, это ты, - доктор поднимает голову и вновь склоняется над документацией. Вампиресса какое-то время наблюдает за тем, как девушка заполняет бумажки аккуратным почерком, а потом слышит обыденный вопрос, с котрого и начинается беседа:

- Ну, как твое самочувствие?

- Как всегда, прекрасно, - натянуто улыбается француженка.

- Вот как? Значит, можем убрать несколько обезболивающих из рецепта?

- Нет! – вскрикивает Камилла будто от вмиг проявившейся боли.

- Ну-ну, я же пошутила. Сейчас сделаем несколько анализов, назначим нужные препараты и будешь как новенькая…

Вампиресса вздыхает, понимая, что «как новенькая» она уже точно не будет. Если бы это было правдой, на ровной спине не красовались бы длинные симметричные шрамы. Если бы это было правдой, дома не пахло бы кровью. Не стояли бы батареями пузырьки и баночки с лекарствами. Джемме не приходилось бы менять повязки, испрещенные алыми пятнами. А Ирэн не покупала бы втайне сигареты для временами отчаивающейся подруги.

Было бы замечательно, если бы Мария говорила правду и одну только правду, а не сочувственно кивала бы и вновь прописывала таблетки, действие которых направлено только лишь на смягчение болезненных ощущений. Было бы просто прекрасно, если бы Мария не была бы такой бесхребетной утешительницей несчастных, а стала бы настоящим врачом, привыкшим ко всему безэмоциональным кудесником. Было бы чудесно, если бы однажды, готовя какую-то редкую лечебную смесь, Мария бы где-то допустила ошибку и сердце Камилы остановилось бы. Это было бы просто замечательно, прекрасно, чудесно и вампиресса торопится об этом заявить.

Врач тем временем мягко водит пальцами по некрасивым, грубым рубцам, морщась, когда кое-где проступает кровь. Что-то сверяет в своих бумажках, выписывает новые рецепты на тысячу и один препарат и слушает. Слушает, как и всегда, улыбаясь мило и светло. И ведь ничего же не получится, категорично заявляет Камилла, в сердцах стукнув ладонью по столу. Потому что помимо боли, съедающей ее по кусочкам, есть еще и другая сторона жизни, яркая, чистая. Есть Джемма, пахнущая розами и восточными сладостями. Есть ее волосы и ее руки, есть ее тонкие маленькие пальчики и лукавые карие глаза. Есть Ирэн, с которой можно говорить по душам и кашляя, глотать сигаретный дым. Есть Ден, который понятливо кивает и заваривает хороший крепкий кофе. Есть то, из-за чего Марии не стоит совершать ошибок.

- Спасибо, - говорит француженка, пряча все полученные бумажки вглубь сумки.

- Спасибо, - повторяет она уже у входной двери.

- Удачного дня, - отвечает Мария.

Стены больницы иногда слышат больше тайн чем стены комнат или церквей.

Западня

Сию сидит на диванчике, поджав под себя ноги, листает книги одну за другой, что-то выписывает в толстую тетрадь, с чем-то сверяется. Вокруг смуглой девочки кипит работа, документы разбросаны по столу, тетрадь в девяносто шесть листов испачкана темно-синей пастой, руки порхают в воздухе. Арья стоит в нескольких шагах, зажатая в крохотной гостиной как крупная бабочка в спичечном коробке. Арья красива. У нее округлые пышные формы, яркое золото волос и глаза - как два озера. Сию довольно хмыкает, гордая тем, что смогла найти подходящее сравнение на английском и переворачивает страницу. В толстой тетради на девяносто шесть листов турчанка ведет дневник. Записи на родном языке вперемешку со старательно выписываемыми фактами о других людях. Сию пишет о событиях своей жизни, прикрепляя к ним события чужих. Сию складывает их, как витраж из разноцветных стеклышек, как кленовые листья между страниц любимых книг. Сию просто хочет понять. Сию просто хочет стать своей.

Арья бросает на девочку быстрый взгляд и отворачивается. Ее лицо разрезает ухмылка.

"Мы в западне", - хочется сказать Арье.
"Это ловушка", - хочется сказать Арье.
"И нам не уйти", - хочется сказать Арье.

Арья молчит, но Дженна жалуется, что не может уснуть от раздирающих душу на куски кошмаров, Камилла говорит, что с каждым днем становится все слабее от нехватки крови, Касуми сетует на то, что боится выходить из дома по ночам. Им плохо, им тошно, им больно, они все ищут лазейки, они все хотят покончить с этим мучительным существованием в столь страшном месте. Джен ведь ждут в отчем доме, Камилла мечтает о поездке в родную страну, Касуми все еще надеется на родственников. Им есть куда уйти. Они могут в любой момент собрать вещи в чемоданы, рюкзаки и уйти. Но все равно остаются.

Город не дружелюбен нисколько, он захватывает, подчиняет и изменяет в свою, совершенно другую сторону. Воздух тут ядовитый, губительный, с первого же вдоха внушающий странные чувства по отношению к своей атмосфере. Город их всех, черт возьми, меняет. А ведь все они только лишь девушки, каждая почти что ребенок, каждая почти что наивная и светлая. Арья ничего не говорит, когда все эти вчерашние девочки становятся единым целым, одним обессиленным воином в чистом поле, но озлобленным и мстительным до совершенства. Арья ничего не говорит, когда в чужих глазах, голубых, зеленых, карих разгорается звериная ярость. Арья ничего не говорит, хотя и видит, что эти души безжалостно пятнает Город.

Вот у этой смуглой девчонки с сине-зелеными, совершенно непрозрачными глазами, у нее же есть шанс? Она ведь воспитана войной и страданием, ее волосы все еще пахнут порохом, а руки - невыплаканными слезами. Она ведь должна понимать, на что идет, старательно протискиваясь в особый мир Города, бетонно-кирпичный, сырой и бессовестно жестокий мир. Сию ведь каждый день видит девочек, которые в очередной раз пытаются уйти, а потом возвращаются обратно. Но Сию раздумывает. Она не хочет быть слабой, не хочет видеть и слышать собственные страхи и неудачи каждый день, не хочет переживать кошмар наяву еще тысячу и один раз. Но если девочка решит уступить, то окончательно станет одной из них.

"Мы в западне. Это ловушка. И нам не уйти", - повторяет Арья. В горле собирается сухой комок.

Она не может ответить на свой вопрос. "Не знаю", - хочет сказать Арья, а потом расплакаться, потому что она снова "не".

- Может, скажешь уже, что тебя так беспокоит? - Сию тянет гласные, это веселит рыжую лису и настраивает на хороший лад. Она наливает себе чаю, дорогого, пахучего и говорит. Арья пьет чай, а говорит столько, будто потягивает из большой чашки вино. Арья говорит о знакомых ей девушках, о их надломанных нотах в голосе, о судорожных жестах и о плотном комке одиночества вместо сердца. Арья рассказывает о Городе и о его влиянии нараспев, будто рассказывает старую легенду. Арья говорит вроде бы как с Сию, но на самом деле беседует сама с собой.

Мне трудно тут быть, хочется сказать Арье. Мне трудно оставаться рядом с ними, трудно им помогать, трудно искать их вещи и поливать их цветы. Их благодарность похожа на ожог, хочется сказать Арье. Я вся в огне от их слов. Мне трудно тут быть, трудно оставаться, трудно дышать, хочется сказать Арье. Те люди, с которыми я была раньше, они были счастливы, они дарили мне свою радость и веселье, эти же приносят только лишь боль. Впервые мне больно от того, что я здесь что-то значу. Впервые больно от того, что хочу остаться, а не хочу уехать. Арье хочется плакать, как маленькой девочке, забившись в угол и навзрыд. Мы в западне. Это ловушка. И нам не уйти.

- Ишь, как ловко тебя сломали, - говорит Сию и сочувственно хлопает девушку по спине.

@темы: размышлизмы, писанинка, Город

---

Наверное, со стороны очень интересно наблюдать, как такое эмоционально нестабильное существо как я, пытается быть как раз-таки стабильным. Писать списки, планы, какие-то заметки в бесполезных попытках хоть как-то это упорядочить. Рассчитывать свои действия в соответствии со временем. Отчаянно желать хоть какого-то спокойствия, стабильности, предопределенности. Одна мысль об этом приводит в восторг. День за днем, как кадром за кадром на старых пленках. Никаких всплесков.

И в то же время, я не могу жить без доли сумасшествия. Привет, это я. И я далека от определенности

---

С сегодняшнего дня

А я вот тут себя из депрессии вытягиваю. Потому что тонкие намеки на то, что пора бы, что моя грусть уже доходит до неприличия. Потому что я устала танцевать на граблях для никого. Устала постоянно быть грустной. Это очень невесело, постоянно печалиться из-за каких-то вещей, больших и маленьких, важных мне, и наверное, только мне вещей. У меня есть несколько отличных друзей и кучка знакомых, которые мало что обо мне знают. Но несмотря даже на то, что люди уже научились искать подтекст в каждом моем слове, они никогда не смогут меня понять. Надо бы давно смириться, а у меня все равно волосы дыбом встают, когда я думаю о том, что все, о чем я говорю с ними для этих людей - практически пустой звук, так, красивое описание чьего-то эмоционального состояния. Они никогда не поймут и не примерят эмоции, как свитер в магазине. Они могут покивать, из вежливости сказать, что сопереживают или посоветовать успокоиться. Может, заварят чай. Но что они могут поделать? Что я могу с этим поделать? И все равно не могу относиться к этому очень простому факту спокойно.

Но я намерена наконец-то обзавестись пофигистически-радостным настроением. Так что время менять музыку, время учить новые тексты, заставлять свое восприятие жизни звучать по-новому.


Прослушать или скачать Сплин 03 - Всего Хорошего бесплатно на Простоплеер

@темы: размышлизмы, очень больно, даешь посты для никого!

---

Собрать все свои страхи, все свои боли и несбывшиеся мечты в одну деревянную коробочку. Пусть она полнится разными ароматами, пусть томит в себе запахи, превращая их в одно целое. Пусть грехи тянутся к воротам деревянной темницы, как будто пытаясь открыть небызвестный ящик Пандоры.

Наполнить коробочку кошмарами, как специями. Акрофобия будет пахнуть лаймом и шафраном, аэрофобия - ванилью и горьковатыми лилиями, гаптофобия останется на языке сладкой сливой и акацией. Цитрусами пропахнет извечная ненужность. Бессмысленность бытия осядет призрачно сиренью и розовым перцем. Трусость будет кисловато отдавать смородиной, слабость - нотками миндаля и гелиотропа, безэмоциональность - розой и кориандром.

Коробочка будет заполнена запахами. Коробочка будет заполнена элексиром всех страхов.

---

Недопрочтенность


От страха мыслить, просто лени,
недопрочтя веков дневник,
мы совершаем преступленье
недопрочтенностию книг.

Недопрочтенность чьих то судеб
в не трогающем нас былом
нас беспощадно после судит,
и наказанье – поделом.

Полупропущенные главы,
где чьи то слезы, чья то кровь,
отмстят бесславьем вместо славы,
и кровь и слезы будут вновь.

Что, впрочем, блеск сокровищ книжных,
когда сотрут лицо с лица
недопрочтенность самых ближних,
с недопрочтенностью Творца.

К себе самим жестокосерды,
в душе все лучшее губя,
мы – легкомысленные жертвы
недопрочтенности себя.

@темы: очень больно