Мы молчим так долго, что молчание в моей груди успело сжаться до размеров маленького, плотного сгустка и закостенеть, закоченеть, словно и его проняло неожиданно сильными морозами этой зимы. Мне так трудно не говорить, с каждым днем все труднее. А ведь мы молчим так давно, что успели, наверное, смениться - поколения, родиться и умереть – империи, зажечься и исчезнуть – закаты.
читать дальше
Мы молчим так качественно и со вкусом, что молчание успело раздаться до размеров нашей квартиры, а она ведь раньше казалась мне огромной, глобальной, непокоримой, потому что мне хватало и тебя, а о такой громадной двушке я и не думала вовсе. Молчание захламило этот простор, слежалось у потолков, повисло на антресолях рядом со старыми куртками и бабулиным алым шарфом.
Все началось с того, что когда-то, придя домой, оставив у порога обувь, и заварив себе ароматного чаю, ты проигнорировала мой вопрос. Потом еще один. И следующий. Ну и ничего, решила я, мало ли, просто плохой и трудный день. Я тоже промолчала, забралась с ногами в кресло и уткнулась в книгу, дала свое молчаливое согласие. Нам и без разговоров отлично жилось.
Жилось действительно отлично, в принципе, так же, как и всегда. Мы засыпали и просыпались вместе, мы готовили ужин, смотрели телевизор, читали книги. Только все это делали молча, только разговоры, ссоры и благодарности выражались взглядами, жестами, только я почти вся превратилась в кинестетические знаки внимания и язык жестов.
Раньше соседи жаловались на извечный шум и гам в нашей квартире, а теперь посуда разбивалась на куски в оглушающей тишине, и бессильный безмолвный гнев был тяжелым багровым облаком. А потом я набрасывалась на тебя жадно, у меня были только руки и губы, губы и руки, и ты выворачивалась из дурацкого свитера – его-то я и критиковала, из-за него-то мы и повздорили, и я целовала, кусала, стараясь добиться не крика, не стона – хотя бы приглушенного шепота.
Жилось, в общем-то, как всегда, днем – почти обычно, почти нормально. Ты со своими рисунками, цветными кляксами, леденцами в карманах джинсовки и клетчатых рубашек. Я с дурацким цветом волос, атласом вселенной вместо подушки, спутанными наушниками на столе. Наши руки, сплетенные вместе, наши сердца, наше дыхание – в один ритм, наше молчание – одно-одинешенькое, общее-преобщее. Плохо становилось только под вечер, когда ты каменела, замирала и я окончательно понимала, что не добьюсь от тебя ни единого слова, даже если продолжать шептать горячечно: «дорогая, хорошая, милая, почему, почему, почему ты молчишь?»