Элоиза моя

[hellislivingwithoutyou]

Катастрофически мало слов, катастрофическая их нехватка. Нет никакого желания описывать все происходящее, но я по-прежнему отрываюсь на персонажах

Я не могу запомнить, что тебя забыл.

Людская память - странная вещь, я тебе всегда это говорил. Она ничего не сохраняет, а только интерпретирует, переставляет события с места на место, воплощая картину того, что ты хочешь увидеть. Странная вещь, эта человеческая память, что выдает желаемое за действительное, перекраивает и изменяет реальность, сохраняя только основное. Моя память имеет свойство почему-то помнить только тебя, Элоиза.

После твоей смерти тебя забыли. Я должен тебе об этом сказать. Тебя, невыносимую, наглую, рыжеволосую истеричку забыли все. Твои друзья не помнят, как ты умела произносить слова любимых песен, вдохновенно, на выдохе. Твоя мать однажды не смогла вспомнить, как ты складывала пальцы, когда задумывалась и я не уверен, что твой равнодушный отец хоть немного помнит, как ты улыбалась. Тебя помню только я. До взмахов ресниц, до сведенных бровей, до трещинок в уголках губ. Я, только я помню тебя до самой последней мелочи.

Я вижу тебя каждый день, каждый час, каждую минуту. И даже если сейчас в моих мыслях не ты, я всегда могу вытащить твой образ из своей памяти, развернуть, как помятую вырезку и смотреть снова и снова, раз за разом. Вычленять фрагменты, разбивать по частям, на веснушки на щеках, на рыжие локоны, на смелый зеленый взор, на резкие жесты, на пестроту юбок. Могу собирать из кусочков, как Кай - свою Вечность, медленно, тягуче плавно воскрешать из маленьких ледышек свою Галатею.

Уходить всегда очень эгоистично и больно. Да, рыжая мертвая стерва?

Ты знала об этом, еще когда мы обменялись первой парой тычков, первыми ненавидящими взглядами. Ты помышляла об этом даже когда закрывала руками заплаканное лицо, после того, как я высказал все, что о тебе думал, мерзкое ничтожество. Ты пыталась даже защищаться, отмахиваясь тонкими птичьими ручками от моих резких слов, но покорно рыдала мои и свои страданья, а в твоей голове вертелась самая страшная месть. Уходить всегда сложно, уходить - маленькими шажками да по тонкому льду. Уходить всегда в тягость, потому что с собой чемоданы из воспоминаний, запахов и вкусов, потому что в карманах письма, все, до единого письма. Потому что все эти чемоданы - груз и с тонкого льда они утянут в холодную воду, а там и ко дну. Ты знала об этом, проклятая истеричка, потому и ушла быстро и по прямой.

Но ведь были у нас и хорошие моменты, когда из заклятых врагов мы превращались в лучших друзей, я - в твоего Пьера, ты - в мою Элоизу. Я много чего говорил тебе тогда, я много тогда говорил. Наполняй ядом легкие, припадай к губам туберкулезными поцелуями, проникай в самое сердце пороками, оставайся в груди опасными вирусами. Таись злокачественной опухолью, тяжким ярмом, вечным грузом. Рви глазницы конъюнктивитами, ломай ребра попытками вытащить трепещущую сердечную мышцу и оставайся-оставайся-оставайся. А ты, моя Элоиза, страшащаяся как моей необузданной страсти, так и самой исступленной нежности, в ответ только отворачивала свое грустное лицо. Ты была воплощением всей моей боли, всей моей печали, ты, кажущаяся веселой рыженькой девчонкой.

Я знал, что ты умрешь, еще когда впервые увидел в глубине твоих зрачков саму госпожу Смерть. Такие, как ты, никогда бы не ушли из жизнью лежа на кровати и обнимая внуков дрожащими руками. Такие, как ты, рождены, чтобы про них сочиняли долгие грустные баллады, чтобы помнили и отчаянно сожалели. Я старался тебя запомнить изо всех сил. Пиши свое имя везде, расписывайся на стенах, на крышах зданий, на обоях в моей прихожей, назло матери, прямо по желтым цветам, говорил я тебе. Оставляй свой автограф в своих и чужих тетрадь, заставь не забывать о себе аккуратной росписью в самых неожиданных местах, запомнись даже мне синяками от твоих слишком сильных рук. Тебя все равно не вспомнят, безвольная истеричка, шептал я тебе на ухо, а рукой помогал выводить очередное "Элоиза" на белом полотне стены.

Ты никогда не спрашивала, зачем я все это делаю, почему я так неравнодушен к твоей судьбе, почему называю ничтожеством и последней дурой, почему вечно тороплюсь толкнуть с обрыва, чтобы в последней момент поймать за протянутую ладонь. Ты была фаталисткой Элоизой, марионеткой в моих руках и я находил особое, самое извращенное и самое сладкое удовольствие в том, чтобы подводить тебя к краю. Я топил тебя в депрессиях, я рушил твои стены насмешками, я помогал тебе забываться и разрушать себя, я вел тебя к смерти, заботливее, чем самый верный товарищ. Я дарил тебе розы, красные, белые, желтые и всякий раз заставлял тебя исколоть пальцы об их шипы. Я расспрашивал тебя о ночных кошмарах. Я делал так, чтобы ты поскорее покончила с собой.

Уходить всегда очень эгоистично и больно. Не отпускать - в разы эгоистичнее и больнее. Да, Элоиза моя?

Ты ушла, мертвая рыжая дура, в одну чертову осень. Собрала в тюки и чемоданы все листопады, укуталась в утренние туманы, скрыла лицо под вуалью дождей и просто ушла. Я знал, что это закончится, что ты, Галатея, самое печальное создание на свете, уйдешь. Я оплакивал твою смерть еще когда увидел тебя смеющуюся в окружении подруг. Я готовил речь на похороны и прощальный букет из роз заранее, я знал, что играю с тобой,только чтобы попрощаться потом. Ты изначально была жертвой, моя Элоиза. Только кто же знал, что я так легко привязываюсь, кто же думал, что ты утянешь меня за собой.

Твои друзья не помнят, как ты умела произносить слова любимых песен, вдохновенно, на выдохе. Твоя мать однажды не смогла вспомнить, как ты складывала пальцы, когда задумывалась и я не уверен, что твой равнодушный отец хоть немного помнит, как ты улыбалась. Я же не могу запомнить, что тебя забыл. В первую осень после твоей смерти, чертова рыжая истеричка, я следую за тобой.

Я несу тебе розы, Элоиза моя.