Писанина

[hellislivingwithoutyou]

Немножечко околотворчества

Вопросы веры

Сию идет и идет вперед по длинным узким коридорам, сворачивая раз, другой, делая повороты до противного чувства головокружения, а тени в белых халатах косятся-косятся на нее желтыми прорезями глаз. Сию глубже вдыхает, делает один вдох, и еще один, по вдоху на каждом головокружительном повороте. Ее дыхание сбивает очередная лестница, ряд ступеней вниз, а потом ряд ступеней вверх, крутые ступени только усугубляют ситуацию. И запах, запах гниющих цветов и медикаментов, он проникает в легкие девушки зловонной гнилью, остается в них пеплом. Это ведь больница, белоснежное, выскобленное-вычищенное царство Марии. Здесь никому не будет хорошо кроме нее.



Мария сидит за своим большим письменным столом перед кипами документов, справок, медкарт. Она откладывает толстую папку в синей обложке, поднимает взгляд на Сию:

- О, это ты, Сью? - она произносит эту фразу так, словно давно ее ждала, ждала только ее, маленькую Сию, которая может слиться с тенями в уголке и исчезнуть, настолько она незаметна в Городе.

- Меня зовут Сию, - поправляет турчанка, не смея отвести взгляд от лица Марии, Марии, которая подобна хищнику, большой, уверенной в себе кошке.

- Мирьям..., - шепчет девушка. - Мирьям...

- Меня зовут Мария, - со смехом поправляет доктор. Сию смотрит, как она смеется, и не смеет, не смеет отвести взгляд от этих притягивающих глаз, от разметавшихся кудрявых волос, от бархата загорелой кожи.

- Ну, рассказывай, на что жалуешься, - предлагает Мария, устроившись в кресле с потрясающе элегантной небрежностью. Она кажется близкой, как друг, которого знаешь много лет, как сестра, золотистый смех которой ты выучила на память. Сию кажется, что они знакомы тысячу лет, что они вместе лежали на куче пестрых платков, которые завтра вести на продажу, а сами пили вино и задыхаясь от смеха, разглядывали ночное небо. Сию говорит о своих симптомах и недомоганиях подрагивающим изнутри голосом, доктор наблюдает за ней, улыбаясь лукаво и сыто.

- Все понятно, Сью, - кивает Мария, через какое-то время прервав свою пациентку. Турчанка внимательно наблюдает за тем, как девушка пишет список лекарств и пропускает тот момент, когда Мирьям вдруг перегибается через стол и томно шепчет на ухо:

- А во что ты веришь, а, Сью? Во что же ты веришь, такая маленькая и такая наивная?

Ее карие глаза, в глубине которых пляшут бесы, широко открыты от любопытства:

- Во что ты веришь? Расскажи, расскажи мне все, я же знаю, что люди всегда во что-то верят. Им нужны, нет, необходимы высшие силы, на которые можно свалить все свои неудачи. Они будут верить в богов, в идолов - называй как хочешь. Они будут строить алтари, приносить жертвы, отдавать собственных детей, но никогда-никогда не попробуют признать, что все зависит только от них самих. Так же всегда было. Расскажи мне, во что веришь ты, Сью?

Мария улыбается так медово-ласково, и ее лицо так близко, и ее ресницы отбрасывают причудливую подрагивающую тень на щеки и турчанка не может выдавить из себя ни слова. Она хватается за подлокотники кресла, ища опоры в этом вдруг крутнувшемся вокруг своей оси мире, и выдает:

- Я в себя верю. В себя. Больше мне никто не смог помочь.

И вмиг происходит что-то странное, точно какая-то тень вдруг находит на дьявольское, искаженное какими-то скрытыми мыслями и желаниями лицо Мирьям. Оно вдруг меняется, становится строгим и беспристрастным, как и всегда. Доктор садится на место, дописывая список, словно ничего и не было:

- Вот и правильно, Сью...

И Сию не уйдет, а сбежит из больницы, размахивая листком, заполненным идеально ровным почерком. Это ведь царство Марии, где никому не будет хорошо, кроме нее

Искусство, которое нетленно

Она привычно разглядывает себя в огромном зеркале, осматривает свое тело цепким придирчивым взглядом. Это обыденный ритуал, который приходится повторять перед каждым спектаклем, перед каждым выходом на улицу. В ее гримерке полно театральных костюмов, платьев с длинными шлейфами и пышными юбками, туфли на высоких каблуках и разноцветные парики. Каждое утро она начинает работу над ошибками. Каждое утро мертвая девушка втискивает свое неказистое тело в утягивающие корсеты, оборачивает его коконом из шелков и бархата, подгоняя под определенный образ. Ее существование похоже на один затянувшийся спектакль, но она ведь не может по-другому.

Она - Эстер. Призрак. Прирожденная актриса. Упавшая, но звезда. Наметанным взглядом она отмечает и свое слишком широкое лицо, и ужасно крупные скулы, и трогает пальцами бледную, с болезненном отливом, кожу. Перебирает волосы, пересушенные краской совершенно нереально насыщенного сиреневого цвета. Долго смотрит самой себе в глаза, схожие с черными дырами, затягивающие вглубь тщеславной души. Разглядывает крупные ладони, короткие пальцы, касается родинок, уродливых темных пятен на неидеальном полотне кожи. Легонько надавливает на шрамы - один на бедре, другой, тонкий, на внутренней стороне запястья. Ее тело, вернее, то, что от него осталось, никогда не было произведением искусства. Эстер фыркает с едва сдерживаемым раздражением, но продолжает пересчитывать свои недостатки с педантичностью какого-нибудь скучного клерка. Она знает наперечет все те мелочи, которые всегда были и остаются уродством и которые всегда будут и останутся частью Эстер.

Но ведь все это только лишь внешность, только лишь мерзкая оболочка, яркий фантик, так привлекающий внимание людей. Сколько она повидала их на различных кастингах: блондинки и брюнетки с пышными формами, красавицы с голубыми глазами и конфетно-розовыми губами. И каждая - пустышка, каждая - глупая кукла, каждая - твердо уверенная в том, что особенная. Но все они - мисс средняя школа, первая красавица города, даже сама мисс мира, все они умрут, истлеют, сгниют в деревянных ящиках. Эстер усмехается - дурочки, им никогда не посчастливится стать такой, как она. Безобразная, неказистая, внушающая страх актриса на подмостках давно разрушенного театра. Единственная, которой посчастливится сыграть все роли. Единственная, чей талант будет сиять подобно бриллианту целую вечность.

Главное, размышляет Эстер, это талант. Жаль, конечно, что зрители никогда не услышат ее голос, ее чудесный голос, похожий на скрип рассохшейся двери или треск веток под ногами. Но эту прекрасную походку, эту мимику, эти жесты, их не отнимет ни время, ни смерть. А что до внешности... Внешность всегда можно исправить. Эстер усаживается на мягкий пуфик, раскладывает баночки и коробочки с гримом и чувствуя сладковатый запах косметики, она предвкушает свой успех. Эстер энергично растирает крем, быстро наносит основу, густую белую краску. Минуты неудобств, похлопывания по щекам - и лицо призрака становится непроницаемой фарфоровой маской. Эстер рисует румянами, и пудрой, и подводит глаза. Мертвая девушка задыхается от восторга, только представив, какую же прекрасную иллюзию она создает, каким великолепным, волнующим зрелищем она покажется на фоне полусоженных декораций и истлевающих обрывков занавеса. О, это она умеет, заставлять фантастические образы оживать, она всегда будет делать их яркими и сочными, даже если для этого придется съесть всю эту косметику. Эстер очерчивает соблазнительный контур губ темно-вишневой помадой и хохочет над собственным преображением, и пудра забивается в проявившиеся морщинки, и пляшет в воздухе разноцветная пыль.
О тайнах

Раз в месяц Камилла наотрез отказывается увидеться с Джеммой. Раз в месяц Камилла говорит Ирэн, что у нее «дела». Раз в месяц Камилла, воровато озираясь, снова ищет в Городе больницу. Нет, поправляет себя девушка, не больницу, а владения Марии. Она чудесная, эта девушка, с влажными карими глазами. Мария умеет мастерски составлять комбинации из всевозможных лечебных средств. Она умеет красиво произносить названия болезней с легким итальянским акцентом. Она умеет мило улыбнуться и выслушать, даже не подав вида, что ее это совершенно не волнует. В белое здание, где все и вся подчиняется жесту изящных пальцев Марии, Камилла приходит снова, щурясь на яркий свет.

- О, это ты, - доктор поднимает голову и вновь склоняется над документацией. Вампиресса какое-то время наблюдает за тем, как девушка заполняет бумажки аккуратным почерком, а потом слышит обыденный вопрос, с котрого и начинается беседа:

- Ну, как твое самочувствие?

- Как всегда, прекрасно, - натянуто улыбается француженка.

- Вот как? Значит, можем убрать несколько обезболивающих из рецепта?

- Нет! – вскрикивает Камилла будто от вмиг проявившейся боли.

- Ну-ну, я же пошутила. Сейчас сделаем несколько анализов, назначим нужные препараты и будешь как новенькая…

Вампиресса вздыхает, понимая, что «как новенькая» она уже точно не будет. Если бы это было правдой, на ровной спине не красовались бы длинные симметричные шрамы. Если бы это было правдой, дома не пахло бы кровью. Не стояли бы батареями пузырьки и баночки с лекарствами. Джемме не приходилось бы менять повязки, испрещенные алыми пятнами. А Ирэн не покупала бы втайне сигареты для временами отчаивающейся подруги.

Было бы замечательно, если бы Мария говорила правду и одну только правду, а не сочувственно кивала бы и вновь прописывала таблетки, действие которых направлено только лишь на смягчение болезненных ощущений. Было бы просто прекрасно, если бы Мария не была бы такой бесхребетной утешительницей несчастных, а стала бы настоящим врачом, привыкшим ко всему безэмоциональным кудесником. Было бы чудесно, если бы однажды, готовя какую-то редкую лечебную смесь, Мария бы где-то допустила ошибку и сердце Камилы остановилось бы. Это было бы просто замечательно, прекрасно, чудесно и вампиресса торопится об этом заявить.

Врач тем временем мягко водит пальцами по некрасивым, грубым рубцам, морщась, когда кое-где проступает кровь. Что-то сверяет в своих бумажках, выписывает новые рецепты на тысячу и один препарат и слушает. Слушает, как и всегда, улыбаясь мило и светло. И ведь ничего же не получится, категорично заявляет Камилла, в сердцах стукнув ладонью по столу. Потому что помимо боли, съедающей ее по кусочкам, есть еще и другая сторона жизни, яркая, чистая. Есть Джемма, пахнущая розами и восточными сладостями. Есть ее волосы и ее руки, есть ее тонкие маленькие пальчики и лукавые карие глаза. Есть Ирэн, с которой можно говорить по душам и кашляя, глотать сигаретный дым. Есть Ден, который понятливо кивает и заваривает хороший крепкий кофе. Есть то, из-за чего Марии не стоит совершать ошибок.

- Спасибо, - говорит француженка, пряча все полученные бумажки вглубь сумки.

- Спасибо, - повторяет она уже у входной двери.

- Удачного дня, - отвечает Мария.

Стены больницы иногда слышат больше тайн чем стены комнат или церквей.

Западня

Сию сидит на диванчике, поджав под себя ноги, листает книги одну за другой, что-то выписывает в толстую тетрадь, с чем-то сверяется. Вокруг смуглой девочки кипит работа, документы разбросаны по столу, тетрадь в девяносто шесть листов испачкана темно-синей пастой, руки порхают в воздухе. Арья стоит в нескольких шагах, зажатая в крохотной гостиной как крупная бабочка в спичечном коробке. Арья красива. У нее округлые пышные формы, яркое золото волос и глаза - как два озера. Сию довольно хмыкает, гордая тем, что смогла найти подходящее сравнение на английском и переворачивает страницу. В толстой тетради на девяносто шесть листов турчанка ведет дневник. Записи на родном языке вперемешку со старательно выписываемыми фактами о других людях. Сию пишет о событиях своей жизни, прикрепляя к ним события чужих. Сию складывает их, как витраж из разноцветных стеклышек, как кленовые листья между страниц любимых книг. Сию просто хочет понять. Сию просто хочет стать своей.

Арья бросает на девочку быстрый взгляд и отворачивается. Ее лицо разрезает ухмылка.

"Мы в западне", - хочется сказать Арье.
"Это ловушка", - хочется сказать Арье.
"И нам не уйти", - хочется сказать Арье.

Арья молчит, но Дженна жалуется, что не может уснуть от раздирающих душу на куски кошмаров, Камилла говорит, что с каждым днем становится все слабее от нехватки крови, Касуми сетует на то, что боится выходить из дома по ночам. Им плохо, им тошно, им больно, они все ищут лазейки, они все хотят покончить с этим мучительным существованием в столь страшном месте. Джен ведь ждут в отчем доме, Камилла мечтает о поездке в родную страну, Касуми все еще надеется на родственников. Им есть куда уйти. Они могут в любой момент собрать вещи в чемоданы, рюкзаки и уйти. Но все равно остаются.

Город не дружелюбен нисколько, он захватывает, подчиняет и изменяет в свою, совершенно другую сторону. Воздух тут ядовитый, губительный, с первого же вдоха внушающий странные чувства по отношению к своей атмосфере. Город их всех, черт возьми, меняет. А ведь все они только лишь девушки, каждая почти что ребенок, каждая почти что наивная и светлая. Арья ничего не говорит, когда все эти вчерашние девочки становятся единым целым, одним обессиленным воином в чистом поле, но озлобленным и мстительным до совершенства. Арья ничего не говорит, когда в чужих глазах, голубых, зеленых, карих разгорается звериная ярость. Арья ничего не говорит, хотя и видит, что эти души безжалостно пятнает Город.

Вот у этой смуглой девчонки с сине-зелеными, совершенно непрозрачными глазами, у нее же есть шанс? Она ведь воспитана войной и страданием, ее волосы все еще пахнут порохом, а руки - невыплаканными слезами. Она ведь должна понимать, на что идет, старательно протискиваясь в особый мир Города, бетонно-кирпичный, сырой и бессовестно жестокий мир. Сию ведь каждый день видит девочек, которые в очередной раз пытаются уйти, а потом возвращаются обратно. Но Сию раздумывает. Она не хочет быть слабой, не хочет видеть и слышать собственные страхи и неудачи каждый день, не хочет переживать кошмар наяву еще тысячу и один раз. Но если девочка решит уступить, то окончательно станет одной из них.

"Мы в западне. Это ловушка. И нам не уйти", - повторяет Арья. В горле собирается сухой комок.

Она не может ответить на свой вопрос. "Не знаю", - хочет сказать Арья, а потом расплакаться, потому что она снова "не".

- Может, скажешь уже, что тебя так беспокоит? - Сию тянет гласные, это веселит рыжую лису и настраивает на хороший лад. Она наливает себе чаю, дорогого, пахучего и говорит. Арья пьет чай, а говорит столько, будто потягивает из большой чашки вино. Арья говорит о знакомых ей девушках, о их надломанных нотах в голосе, о судорожных жестах и о плотном комке одиночества вместо сердца. Арья рассказывает о Городе и о его влиянии нараспев, будто рассказывает старую легенду. Арья говорит вроде бы как с Сию, но на самом деле беседует сама с собой.

Мне трудно тут быть, хочется сказать Арье. Мне трудно оставаться рядом с ними, трудно им помогать, трудно искать их вещи и поливать их цветы. Их благодарность похожа на ожог, хочется сказать Арье. Я вся в огне от их слов. Мне трудно тут быть, трудно оставаться, трудно дышать, хочется сказать Арье. Те люди, с которыми я была раньше, они были счастливы, они дарили мне свою радость и веселье, эти же приносят только лишь боль. Впервые мне больно от того, что я здесь что-то значу. Впервые больно от того, что хочу остаться, а не хочу уехать. Арье хочется плакать, как маленькой девочке, забившись в угол и навзрыд. Мы в западне. Это ловушка. И нам не уйти.

- Ишь, как ловко тебя сломали, - говорит Сию и сочувственно хлопает девушку по спине.